Эпические произведения
Такой же характер имеют и те турецкие песни, которые всего более имеют сходства с нашими былинами, насколько можно судить по немногим известным нам образцам этого рода народной поэзии турок.
Еще и теперь не редкость встретить иногда на улицах Константинополя толпу простолюдинов около какого-нибудь старика-нищего, рецитирующего под аккомпанемент особого инструмента — домры так называемые Анадолу тюркюляри («Анатольские песни») и собирающего за это гроши со своих слушателей. По большим праздникам в Стамбул приезжают из провинции более или менее знаменитые меддахи («певцы») услаждать столичную публику своими импровизациями. О прибытии таких знаменитостей в столицу можно иногда читать даже публикации в газетах. Но «анатольские песни», распеваемые турецкими народными сказителями, до сих пор никем не были собраны и обнародованы. В. А. Максимов в предисловии к своему «Опыту исследования тюркских диалектов в Худавендгяре и Карамании» (Спб. 1867), говорит, что он во время своего путешествия по Малой Азии записал между прочим и 18 дэстанов (эпических былин); но они до сих пор нигде еще не напечатаны. Два из них г. Максимов обязательно сообщил нам. Ими-то, да отрывками, которые находятся в его исследовании, мы и воспользовались для наших соображений. Большинство дэстанов — вроде наших разбойничьих песен (про разбойников Дэли-Мехмеда, Ялабука, Кадан-Али, Кады-Кырана, Кюрд-Али, Синан-Оглу, Топал-Зейбека, Сары-Зейбека). Другие несомненно позднего образования, как, например, дэстан на смерть султана Махмуда II († 1839), или на Крымскую войну России с Турцией. Про разбойника Кады-Кырана («Истребителя судей») народное предание говорит, что он жил в царствование султана Махмуда II.
В дэстанах (былинах) прежде всего воспевается удаль героев этих былин. Вот что, например, поется про разбойника Ялабука:
«Сходит с гор Ялабук, переваливаясь,
Идет Ялабук, а в руке его ножик блестит;
Завидя врага, идет он, а нож маслом смазывает».
Перед боем богатыри хвастаются своей силой и мужеством. В дэстане про Комарджи дэрэбея посланный против него Азиз-паша, не без хвастовства говорит ему:
Ты тела моего не понюхаешь:
«Я лев, моей ловкости не иметь тебе!
Груба твоя речь, где тебе состязаться во славе со мной!»
Довольный результатом своих подвигов, Кады-Кыран так изображает их:
«Вдоволь скалы наслышались моего голоса!..
Черноголовые попы все в норы попрятались,
Мои молодцы дымом их всех задушили!..»
Иногда дикая удаль сменяется печальными размышлениями, в которых разбойничье варварство уступает место чувствам человеческим. Сары-Зейбек, видя, что пришло время и ему сложить голову, оставляет такое завещание:
«Скажите матери моей: пусть она траур повяжет;
Кадын (жена) моя пусть выйдет на гору и плачет,
Говоря: «О, Сары-Зейбек!» — пусть ретивое потешит!»
Этот отрывок немногим разве уступит прелестному финалу известной русской песни:
«Уж как пал тумань на сине море».
Дэрэбэй Гальонджи видит отраду в памяти о нем товарищей его:
«Пусть блестит мое серебряное оружие!
Пусть, услышав о судьбе моей, поплачут обо мне друзья мои!»
Сжатость турецкой речи сравнительно с русской не позволяет передать в точности всю силу эпических выражений вышеприведенных отрывков, присущую подлинному османскому тексту. Но и по немногим данным можно заключать, что основу богатырских песен турок составляет, кроме простого разбоя, еще оттенок борьбы на почве религиозной вражды с иноверным христианским населением — черта, несомненно архаическая, продолжающая существовать по преданию от времен борьбы сельджуков с византийцами. Целую картину этой борьбы представляет одно, хотя по происхождению и книжное, но по складу своему также народное и в высшей степени популярное у турок эпическое произведение, известное под заглавием Сирэти Сейид-Батталь Гази («Приключения бойца за веру Сейида-Батталя (Уничтожателя)»).
Эта османская эпопея заключает в себе целый ряд рассказов в прозе, со вставкой иногда стихов, про разные подвиги и авантюры вышеназванного турецкого народного богатыря. Все рассказы начинаются одним и тем же выражением: аз ин джаниб («а затем»), и нельзя сказать, чтобы все они стояли в тесной между собою связи и последовательности, так что некоторый вид целостности придает им только единство личности главного героя, Сейида-Батталя, да сосредоточение его деятельности преимущественно в одном и том же территориальном районе, за исключением нескольких экскурсий за пределы этого района. Нам в точности не известно, рассказываются ли дэстаны этой эпопеи народными аашиками устно; но в рукописях, а теперь и в печатных экземплярах, они страшно распространены не только среди самих османлы, но и у других их соплеменников и единоверцев. Язык поэмы, не чуждый архаизмов, самой простой, примитивной конструкции — каба тюрки («грубый-турецкий»), как называют его турки, в противоположность литературно-художественной речи. Кроме того, турки, претендующее на европейскую образованность, в разговорах с европейцами делают вид, что они гнушаются этого коренного по духу содержания и по тону речи турецкого произведения, делая при упоминании о нем гримасу и восклицая: Пис! («Фи, гадость!»).
Если ко всем этим признакам присовокупить еще, что эпопея эта не имеет имени автора, и что нет данных для точного определения времени, когда установилась ее теперешняя книжная редакция, то мы можем с полным правом рассматривать ее как чисто народное словесное произведение, как турецкий героический эпос по преимуществу.
По содержанию Сирэти-Сейид-Батталь есть ряд битв с гяурами, во главе которых стоит император греческий. По духу — это есть апофеоз борьбы правоверных турок с врагами мусульманства от самого водворения сельджуков в Передней Азии, во время существования мусульманского центра в Багдадском халифате, ибо халиф багдадский нередко сам командирует Батталя и его сподвижников в ту или другую сторону; ему постоянно посылаются известия об успешном исходе ратоборствований этих героев, которых он, как глава правоверных, поощряет подобающими наградами — почетными халатами. Но верная действительности в общих чертах, эта эпопея есть чисто плод поэтической фантазии в подробностях и не имеет никакой исторической основы. В числе греческих императоров там являются вовсе неизвестные истории — Асатур, Тэкфур и Канатус; в числе халифов упоминаются никогда не существовавшие Тавабиль-бен-Муид, Муслим и Бахтияр; рядом с известными географическими городами, как Стамбул, Багдад, Малатья, Аммориум и Кесария, встречаются местности, не отыскиваемые ни в какой географии. Самая личность Сейида-Батталя тоже покрыта мифическими красками. А что некоторыми позднейшими историками османскими он возведен в родоначальники одной из турецких династий, предшествовавших Османской, а именно династии Данышмендов, и что доселе в Малой Азии указывают гробницу его в местности, носящей его имя, то все это свидетельствует лишь о необыкновенной популярности этого богатыря, подобно нашему Илье Муромцу.
Эпопея начинается с того, что Мухаммед просит сподвижников своих занять его каким-нибудь рассказом. На это один молодец, по имени Абду-ль-Ваггаб описывает, ему прелести и красоты страны Рума, принадлежащей неверным. Лишь только мысли Пророка обратились на эту восхитительную страну, как вдруг ему явился Гавриил (архангел) и возвестил, что через 200 лет после его посланничества явится великан красавец-юноша, один из его потомков, в городе Малатье, по имени Джафар, и завоюет греческие земли; разрушит там церкви и на их место воздвигнет мечети и мэдрэсэ; возьмет Стамбул и изжарит сердца монахов скорбью. Это предсказание записано было Абду-ль-Ваггабом, которому тот же Гавриил обещал, что он доживет и увидит того юношу, и даже вместе с ним будет совершать подвиги. Это долговечие Абду-ль-Ваггаба явилось следствием того, что Мухаммед плюнул ему в рот. Далее рассказывается, как отец Джафара Хусейн нашел в одной пещере, в которую он был заманен каким-то чудесным пастухом, коня, копье Кавуса, два пучка волос пророка Мухаммеда, кирасу пророка Давида, панцирь Исаака и полное вооружение Хамзэ, дяди пророка Мухаммеда, и все это для имеющего родиться ему сына Джафара. Через некоторое время у Хусейна точно родился сын. Сам он был потом убит во время одной погони за неверными; а сирота его Джафар рос красавцем и богатырем с виду. Достигнув 13-тилетнего возраста, он был высок и строен собой, знал наизусть 4 книги (т. е. Тору (Пятикнижие), Зебур (Псалтырь), Инджиль (Евангелие) и Коран), был сведущ в толковании Корана и в науке преданий и находчив в суждениях. Ему дали должность хатыба (проповедника), и он своим провозглашением молитвы по пятницам заставлял народ рыдать от умиления. Потом он отдан был в науку к фехтовальщику и берейтору Хадбану, который так обучил его наездничеству и военным приемам, что у него не было соперников. Джафар сделался 20-ти локтей ростом. Раз он с товарищами гулял по берегу реки. Совершив омовение и молитву, они завели ученый разговор и даже спор по науке толкования Корана и хадисов (св. преданий). Джафар всех переспорил. Затем он показал им свою ловкость в военных приемах. Все восхитились и толковали, отчего это он не добивается занять место своего отца, бывшего предводительствующим. Он и в самом деле стал теперь помышлять об этом. Товарищи разошлись по домам, а он пошел к своей матери Саидэ-хатун. Та предлагает ему поесть, а он расплакался, размышляя о том, что он беден, а питавшиеся от сабли его отца теперь достигли богатства и власти. Мать тоже заплакала и говорит: «Милый мой, отец твой брал дань со Стамбула, и греческий император от страха перед ним не мог спокойно спать на троне; а мы с тобой что такое?» Джафар высказывает намерение искать отцовского места, занимаемого теперь Абду-с-Саламом. Мать его уговаривает не делать этого, ибо это вызовет лишь вражду, а Абду-с-Салам человек богатый и со связями, притом же вассал эмира Омара. Однако же Джафар поутру в общем собрании в мечети торжественно заявляет эмиру Омару свою претензию. Все согласились с его доводами и сказали: «Джафар правду говорит». Но Абду-с-Салам возражает ему: «Твой отец сделал много важного и потому получил место; сперва и ты покажи ловкость свою и тогда уже требуй себе места. Твое дело сидеть в углу мечети или медресэ да учиться. А нет, так садись на коня и сперва отомсти за кровь отца своего — порази Миграила (зятя греческого императора), и тогда изволь, я уступлю тебе свое место». С этого времени Джафар отправляется на богатырские подвиги, которые большей частью состоят в том, что Джафар переодетый проникает в неприятельский город или стан, выжидает удобного случая, нападает на врага, опрокидывает его, берет за бороду и, приложив нож к горлу, требует от него принять ислам, а когда тот отказывается, он отрезывает ему голову. Так после сражения с братом Миграила Шамаспом, Джафар попал в один прекрасный парк и заснул под деревом на террасе. В это время Миграил делал свою обычную прогулку и заметил Джафара, который от шума и голосов вокруг него проснулся, встал и с поднятыми руками начал молиться, чем насмешил Миграила. На вопрос его о том, кто он такой, Джафар отвечает, что он из Китая; что отец его Серджаил золотых дел мастер, а что сам он давно имел желание выучиться верховой езде и разным военным ловкостям, которых так много в Руме, и потому он сюда и направился. Миграил тоже отрекомендовался Джафару и хотел было сделать его начальником рабов своих; но тот отказался. Потом предложил ему выпить вина, но Джафар отказался и от вина, а вызвался исполнять обязанности виночерпия; вымыл руки, взял стакан и подал пить тем собакам. После нескольких стаканов они охмелели. Пьяненький Миграил между тем до того пленился красотой Джафара, что взял его за руку и повел в отдаленный уголок парка, чтобы совершить над ним непристойные ласкательства. Он уже не раз поцеловал его. Но в то время как он простер к Джафару свои объятия, этот осмотрелся на все четыре стороны и, когда никого не было видно, вскричал про себя: «Теперь -то я отмщу за смерть отца своего!» Дав Миграилу тумака, другого, он повалил его на землю, наступил ему на грудь и закрутил вокруг своей руки бороду его, как ослиный хвост. Приложив нож к горлу, он открыл очнувшемуся тогда Миграилу свою личность и предложил ему на выбор одно из двух — или принять ислам и остаться в живых, или же быть обезглавленным. Когда же тот стал болтать пустые слова, Джафар отрезал ему голову. Затем он заманил двух главных военачальников, закричав им: «Подите, вас зовет Миграил!» и зарезал их; потом еще двух прикончил; словом сказать, перерезал всего 14 знатных военачальников; пощадил одного только раба Эфлихуна, который, при виде отрезанных голов, распростерся лицом наземь и принял ислам. Они сложили все 15 голов в суму; забрали коней и вооружение убитых и отправились, захватив по дороге голову и одежды раньше убитого Шамаспа. Через три дня они прибыли в Малатью. Спрятав трофеи в отцовском саду, Джафар отправился в город, застал мать горюющей в разлуке с ним. Она стала целовать его, а он рассказал ей о своем приключении. Пришли товарищи Джафара, приветствовали его и повели к эмиру Омару. Эмир встретил и приветствовал Джафара, а этот опустился на колени и вкратце возвестил ему о том, что он убил убийцу своего отца, Миграила, брата его Шамаспа и 14 военачальников. Абду-с-Салам, услышав это, разразился смехом; прочие последовали ему. «Что за глупость!» воскликнул он: «много ли ты там старого тряпья-то набрал?!» — «Лгать не есть дело истинного мужа» — возразил Джафар и послал слугу своего Тавабиля за своими трофеями. Тот привел новообращенных пленников и принес головы убитых. Все узнали головы Миграила и Шамаспа, прославляли Джафара и радовались; только «у Абду-с-Салама чуть кровь не высохла, а сам он чуть не задохся от бешенства». Головы неверных были выставлены на городских стенах. Халифу написали письмо с известием. Он обрадовался и прислал эмиру и прочим почетные одежды.
Император, воспылавши мщением, шлет на Малатью войско, чтобы изловить Джафара, содрать с него кожу и возить по всему Руму, а Каабу разрушить. Джафар в единоборстве с гяуром Джумгузом вырвал у него из рук дубину в 5000 батманов весом и размозжил ею голову стратега Кибриана и потом, совокупно с подоспевшим мусульманским войском, разбил неприятеля. Раби, сын императора, взят живым и должен был выбирать ислам или смерть. Но он поднял кверху свой палец и сделался мусульманином; другие 5000 пленных тоже приняли ислам. Из 5000 правоверных пало 200 человек. Тогда выступили Джаада, Али-бен-Гашим, Сулейман, Аугад, Мухаммед и Муса и заявили во всеуслышание: «Отныне мы все слуги Джафара! Джафар — наш предводительствующий!» Потом выступил Абду-ль-Ваггаб и сообщил предсказание архангела Гавриила Мухаммеду о явлении через 200 лет после хиджры великого героя; выразил свое заключение о том, что по всем признакам таковой и есть Джафар, и в доказательство вынул письмо об этом Пророка, писанное рукою халифа Османа, поцеловал, приложил ко лбу и прочитал его. Затем показал у себя во рту слюну Пророка, которую тут же переплюнул в рот Джафару, после чего Джафар тотчас узнал 72 разных языка и 12 наук. Рукописание же Пророка Джафар взял, потер о свое лицо и стал носить, как талисман. Абду-с-Салам волей-неволей должен был тоже выразить свое одобрение Джафару. Малатийцы радостно встретили прибывших героев. Халифу послана часть военной добычи, а он прислал Джафару грамоту, которой он жаловал его местом отца его Хусейна, да, кроме того, тюрбан Хусейна, саблю Мухаммеда-Ханифэ, дубину Лендугана и знамя Омар-бен-Ваггаба. Эмиру Омару и другим ратникам он послал одежды и наставления. Грамота была прочитана в Малатье в общем собрании, и все ликовали, исключая одного Абду-с-Салама.
В лице Сейида-Батталя, как в фокусе, собраны те черты, какими, по взгляду турок, должен отличаться настоящий богатырь. С колоссальным ростом он соединяет необыкновенную красоту, даже заочно пленяющую царских дочерей, которым является во сне пророк Мухаммед и возвещает о существовании на свете такого красавца. При этом он обладает обширными познаниями в науке веры, как своей мусульманской, так и христианской, так что одерживает верх в ученых диспутах мусульманских богословов с христианскими монахами. Искусство декламации он выказывает то в качестве муэззина, то проповедника, и при случае даже в рецитировании стихов из Евангелия. Владея 72 языками и прекрасным голосом, Сейид Б. пропел, скрепя сердце, в городе Лаодикии по-гречески песню в честь шествовавших по улице новобрачных, из коих невестой была его собственная жена, полоненная в отсутствие Батталя греческим императором и выдаваемая теперь замуж за сына везиря его Бэгмэна. Жена узнает его по голосу. Батталь режет голову пьяному молодому и с женой бежит восвояси. Этот эпизод напоминает подобный же в нашей былине о Добрыне Никитиче. Многоженец по мусульманскому обычаю, он впрочем одинаково плачет о своих женах, когда одна из них умерла, а другую похитил у него приятель его Валид.
Почтительный к матери, он однако же соблюдает предписываемые мусульманским кодексом правила приличий, давая целовать свою руку красавице Китаюн, давно мечтавшей о нем и наконец свидевшейся с ним в чудесном замке среди моря, куда она спрятана была от Батталя отцом своим, греческим императором. Правоверный полигамист, пленившись красотою Китаюн, хотя настаивает на том, чтобы она приняла ислам, но зато сам клянется ей в вечной верности, обещая не брать при ней другой жены. Не смотря на то, что коварная гречанка хотела его так или иначе извести, он великодушно простил ее, раскаявшуюся в своем вероломстве, и осыпал ласками, когда встретился с нею, после того как он благополучно и чудесным образом спасся от угрожавших ему опасностей. Во время своих похождений Батталь постоянно прибегает к хитрости, переодеваясь то свинопасом, то монахом. Будучи однажды связан, он хитростью освобождается и подвергает сперва бичеванию, а потом и сожжению вместо себя своего мучителя Фулюкрата, переодевшись в его платье и выдав его за себя императору. В открытом же бою он орудует ногайкой, дубиной, стрелой, копьем и ножом, а чаще побивает противников просто кулаком или пинком ноги. В числе военных приемов Батталь практикует обычное у степняков-тюрков притворное бегство от неприятеля, чтобы заманить и вернее сразить последнего. По турецкому обычаю, он отрезывает и в тороках везет напоказ головы убитых неприятелей; снимает с них одежды, но, к чести его, никогда сам не пользуется добычей, а раздает своим сподвижникам, отсылая известную долю халифу, ибо сама красавица Китаюн, описывая доблести Батталя, говорит, что он мужествен как Рустем и щедр как Хатим-Тай.
Этими, хотя и преувеличенными, но все же довольно человекообразными свойствами не ограничивается фантазия турецкого народа в очертании личности своего национального героя: мы встречаем в его качествах и приключениях не мало и сверхъестественного. Так Валид, похититель жены Батталя, по типу сильно смахивающий на нашего Алешу Поповича, утверждает, ссылаясь на какое-то писание, что где только вспомянут про Батталя, там он самолично является. Везирь греческого императора свидетельствует о бессмертности Батталя, таким образом: «О, государь, не проливай крови этого человека на землю: Тариун его в огне сжег, и все-таки он не умер, а ожил опять; кади Окба напоил его ядом, и все же он не умер. Если ты прольешь его кровь на землю, то она смешается с прахом, и вырастет трава; траву эту съест баран; а кто поест мяса этого барана, у того явятся страстные вожделения, плодом которых будет опять-таки Батталь». Одним словом, Батталю принадлежит то свойство, которое приписывается нашему богатырю Илье Муромцу устами калик, сказавших ему: «Смерть тебе на бою не писана». И в самом деле: один монах побивал его камнями и морозил на холоду нагого; он близок был к гибели, но остался жив; Китаюн накормила его отравленным апельсином, но он, пробыв шесть дней в одурении, пришел опять в чувство; его бросают в колодезь со страшными змеями и засыпают каменьями; но он, очертив около себя волшебный круг, тем спасает себя от змей; ему угрожает голодная смерть, но он избегает ее, употребляя в пищу камни, пока наконец подземный дракон не выносит его на своем хвосте из колодца. После того Фулюкрат привязал Батталя к крыльям мельницы, но и тут он, повертевшись на ней, остался невредим. Мало того: он выдерживает 40-дневный пост и воскрешает двух мертвецов; разговаривает со слоном имама Али; переезжает подземное море на ките пророка Ионы, сражается там с чудовищем, черным Дивом, у которого было в плену 18 красавиц-девушек; Батталь спас их, убивши чудовище и взявши его голову и шкуру, как трофеи. После того он освобождает 40 красавиц от другого демона, державшего в плену и постепенно пожиравшего их. Батталь, не успев умертвить чародея Раада, хотя и всадил ему стрелу в правый глаз, так что она вылетела через затылок, несется по воздуху с пэри Тамус к жилищу волшебника и добивает его. Замечательно, что в числе приключений Батталя есть также сражение его с одной поленицей, царевной Аданой, которая отыскивала себе мужа на условии, что он превзойдет ее в храбрости. Многие смельчаки уже пали от руки этой богатырши, и только Батталь, дав ей пинка каблуком, сшиб ее с лошади, так что она едва очувствовалась, и все-таки не взял ее себе в жены, а отдал другому. Личность Аданы и самый род богатырства ее весьма аналогичны с нашей поленицей Настасьей Королевичной; главные мотивы борьбы одни и те же, хотя результаты различные. Под конец жизни своей Батталь, подобно нашему Илье Муромцу, овдовел, несмотря на свое многоженство. Затем, оставляя богатырство, он помышляет о спасении души и совершает хаддж в Мекку. В этом последнем случае Батталь проделывает точь-в-точь то же самое, что проделал наш Васька Буслаев, когда сказал себе: «Смолоду много бито, граблено; под старость надо душу спасать», и затем, отправился в Иерусалим на поклонение. Вышедший невредимым из стольких явных опасностей, Батталь получил смерть от небольшого камешка, брошенного в него с городской стены дочерью императора, влюбившейся в Батталя, в то время как он спал среди дороги, меж тем как 7000-ое войско приближалось к нему. Красавица хотела только вовремя разбудить Батталя и спасти его от неминуемой гибели и бросила камешек, написав на нем сперва признание в любви к Батталю. Но камень упал на грудь Батталю, и он испустил дух. Красавица заколола себя кинжалом над трупом своего возлюбленного; в этот момент разразилась буря с громом и молнией, и оба тела пропали бесследно.
Таков османский эпос. Основные мотивы богатырства те же, что и У других народов — сила и хитрость. Подробности частью своеобразные, характеризующие особенности тюркского племени, частью сходные с чертами других эпосов. Мифический элемент, можно думать, навеян персидскими сказаниями. В общем личность и действия турецкого героя являются скорее несимпатичными, чем симпатичными, вследствие того, что чисто богатырская основа эпопеи испорчена колоритом слепого фанатизма, неизбежного спутника мусульманской религии. Зато в этой эпопее с большой полнотой и рельефностью отобразилась та давнишняя борьба, которая велась как турками османскими, так и их предшественниками сельджуками с Византийской империей, покамест они не доконали ее окончательно на глазах уже достоверной истории.
Другая подобная же эпопея османская, только не такая популярная, называется Мэнакыби газавати Султан Сары-Салтык Гази («Доблести подвигов за веру Султана Сары-Салтыка воителя») и относится к замечательной в истории турок эпохе — к водворению их в Европе. Весь характер произведения — описание местностей, приключений, свойства главного героя, чудесность, тон повествования, склад речи — совершенно в духе эпопеи «Сирэти Сейид-Батталь Гази». Точно так же и здесь в числе приключений героя эпопеи Сары-Салтыка есть напоминающие собой легенды о христианских святых, как, например, поражение св. великомучеником Георгием пожиравшего девиц дракона. Появление подобных элементов в османском эпосе надо, вероятно, приписать заимствованию из области апокрифических сказаний греческого христианского населения, с которым турки много и долго сталкивались до полного порабощения его себе.
Последующие эпические народные сказания турок гораздо скуднее по содержанию и бледнее красками. Например, сказание о султане Сулеймане I, по всем признакам сложившееся в среде янычарской, содержит в себе довольно сухой перечень преобразований, сделанных султаном-законодателем в пользу янычарского очага; перечень, облеченный в форму былинного рассказа и настолько разбавленный вымышленными прикрасами, что это произведение нельзя отнести к разряду исторических отрывков.
Анекдоты
Такой же полународный, полукнижный литературный тип представляют собой весьма любимые и весьма распространенные у турок анекдоты про ходжу Наср-эд-Дина — Лятаифи ходжа Наср-эд-Дин. Этот турецкий Балакирев, говорят, жил в конце XIV в. и начале ХV в. и был современник знаменитого Тимурленка (Тамерлана); но шутки его до такой степени примитивны по своему составу и чужды всякой литературной отделки, и в такой массе и разнообразии редакций циркулируют в народе, что их с полным правом можно было бы отнести к чисто народным словесным произведениям. Имя Наср-эд-Дина стало мифическим олицетворением присущего туркам своеобразного юмора, так что многие из приписываемых ему анекдотов по всей вероятности в разное время сложились в народе. Чтобы дать понятие об этом виде турецкого комического эпоса, позволяем себе привести здесь два небольших анекдота.
«Однажды ходжа увидел, что множество уток резвятся у источника. Думая поймать их, ходжа бросился было к ним, но утки улетели. Тогда ходжа, взяв в руки краюху хлеба, сел у источника и начал есть, помакивая хлеб в воду. Кто-то, проходя мимо, спрашивает ходжу: что это ты ешь. «А вот ем похлебку из уток», отвечает, ходжа».
«Однажды ходжа, сварив гуся, понес его к падишаху (по другим вариантам к Тимурленку); но дорогой оторвал одну ногу у гуся и съел. Приносит и кладет гуся перед падишахом, который рассердился, подумав, что ходжа шутит над ним, и спрашивает, куда девалась другая нога. Ходжа говорит: «В нашей стороне все гуси одноногие. Коли не веришь, так поди посмотри: на реке целое стадо гусей, и все на одной ноге стоят». Тимур приказывает барабанщикам пойти и вдруг всем забарабанить. Спугнутые гуси очутились двуногими. Тогда Тимур говорит ходже: «Ну вот видишь ли? все двуногие!» — «Еще бы!» возражает на это ходжа: «если бы тебя отбарабанить палками, так ты бы сделался, пожалуй, четырехногим!»
Некоторые анекдоты направлены против судей и вообще членов ученой корпорации турецкой; не мало в числе их и скабрезных. Главными героями этих анекдотов обыкновенно являются, кроме самого Наср-эд-Дина, жена и осел его.