Упадок городов в варварских государствах
Варварским государствам, основанным германскими племенами на развалинах Западной римской империи, досталось в наследство значительное количество городов, когда-то богатых и оживленных, служивших центрами не только управления, но и весьма развитой в то время промышленности и торговли, и даже просвещения. Особенно много таких городов было в Галлии, где одних civitates (крупных городов, пользовавшихся самоуправлением) насчитывали до 112, не говоря уже о мелких укреплениях (castra). Кроме того, уже в первую половину средних веков стали возникать и новые города: чаще всего окрестное население стекалось под защиту стен замка и укрепленного аббатства, вокруг которых таким образом возникал город: такова история, между прочим, Монпелье на юге Франции, Брюсселя и Гента на севере. Такому сосредоточению населения в укрепленных местах немало способствовали в IX в. частые нашествия норманнов, которые опустошали страну и разоряли ее жителей: этим нашествиям обязан своим возникновением и первоначальным развитием, например, г. Сент-Омер. Иногда города вырастали вокруг вновь возникшего рынка, в поместьях того или иного феодального владельца.
Таким образом, с самого начала средневековой истории Франции в этой стране не было недостатка в городах. Но в то же время все складывалось в высшей степени неблагоприятно для населения этих городов. Городские центры сразу потеряли свое прежнее значение, так как варварские короли и их приближенные, крупные землевладельцы как германского, так и галло-римского происхождения, — одним словом все, что составляло высший класс общества того времени, расселилось по своим поместьям, оставивши на долю городов низшие слои населения — купцов и ремесленников, труд которых презирали варвары-пришельцы. Торговля стала быстро приходить в упадок: ей был нанесен решительный удар уже одним фактом уничтожения Западной римской империи, которая соединяла в одно целое добрую половину культурного мира того времени, облегчая этим торговые сношения и обмен продуктов различных частей этого великого целого, предоставляя к услугам купцов превосходные дороги и иные пути сообщения, о которых так заботились римские императоры. Не в лучшем положении очутилась и промышленность: германские завоеватели еще не совсем вышли из того первоначального момента экономического развития, который носит название натурального хозяйства и характеризуется тем, что каждый сам производит все предметы, нужные для удовлетворения его простых и несложных потребностей; к услугам же наиболее значительных и богатых из них были рабы и население поместий, которое доставляло своему господину все необходимое для жизни, еще не совсем утратившей свою первобытную грубость. Что касается туземцев, то общий уровень их быта должен был значительно понизиться уже потому, что они сами опустились в положение завоеванных и только очень немногим из них удалось удержаться в верхних слоях общества рядом с завоевателями, с которыми они и слились впоследствии. Промышленность пала, и скоро почти единственным промыслом, значение которого в жизни не только не утратилось, но еще и увеличилось, осталось земледелие; лучшим доказательством этой перемены в экономической жизни населения служит то, что горожанам пришлось взяться за плуг и обрабатывать окрестности своего города не хуже поселян.
Упадок городов выразился не только в торговом и промышленном затишье, наступившем после завоевания Западной римской империи германскими племенами, не только в понижении материального благосостояния горожан. Рядом с этим неуклонно шло и ухудшение в юридическом положении городского населения. Оно должно было подчиниться тем же условиям, которые мало-помалу привели весь мелкий люд средневекового государства в зависимость от крупных землевладельцев, этих «государей в своем поместье». К концу Х века во французских городах почти не оставалось свободных людей: почти все они слились с деревенским населением в одну общую массу бесправных сервов, «обывателей» (manants, manentes), к которым с таким презрением относились бароны и рыцари и которых духовные проповедники настойчиво убеждали отдавать кесарево кесареви, безропотно и беспрекословно подчиняться своим земным господам.
Каждый город превратился в собственность какого-нибудь феодального владельца, в большинстве случаев епископа, который еще во время римской империи пользовался значительным влиянием и авторитетом среди городского населения. В некоторых городах власть делилась между несколькими господами; так, например, Арль в XII в. представлял собой собственно четыре отдельных города: 1) кремль (cité), принадлежавший архиепископу; 2) старый город (vieux bourg), который делили между собой граф прованский, архиепископ и семейство Порселле; 3) рынок, зависевший от архиепископа, который половину его отдал в лен виконту марсельскому, а другую половину вигье арльскому, и, наконец, 4) новый город (bourg neuf) — владение сеньора des Baux.
Положение вилланов
Положение массы населения в средневековом обществе, которое признавало только два класса людей, имеющих значение и пользующихся благами жизни, — феодальных владельцев, баронов и духовенство, было в высшей степени тяжелое и безотрадное. Эти несчастные сервы и вилланы во всем зависели от своего сеньора, который мог их «сжарить и сесть», по выражению немецкой поговорки, мог, их «убить и изувечить», как гласила соответствующая французская пословица. Вилланы несли тяжелые повинности в пользу феодального владельца, платили ему всевозможные подати и пошлины, работали на него барщину, подчинялись его суду и управлению; хуже всего было отсутствие каких бы то ни было гарантий, полный произвол, который мог проявлять барон но отношению к своим подданным: благодаря этому, ничто не сдерживало жестокости и корыстолюбия феодального владельца в том или другом отдельном случае. Вот какими чертами описывает их положение Готфрид de Troyes: «Крестьяне, которые работают за всех и трудятся беспрестанно, во все времена года, которые предаются рабским занятиям, презираемым их господами, находятся в постоянном угнетении для того только, чтобы доставлять другим пищу и одежду, а также средства для их беспутной жизни. Их преследуют пожарами, грабежом и войной; их бросают в темницы и накладывают на них оковы, а потом заставляют платить выкуп, или же морят голодом и подвергают всевозможным пыткам… Несчастные кричат, их вдовы плачут, сироты стенают, а кровь мучеников льется»… Любопытен в этом отношении документ, составленный Варином, епископом г. Бовэ и предложенный им королю Роберту (996-1031); по мысли составителя этого проекта, все феодалы должны бы были дать следующую клятву: «Я не стану отнимать (у поселян) ни быка, ни коровы, никакой другой скотины; я не буду хватать ни крестьянина, ни крестьянки, ни купца: я не буду отбирать у них денег и заставлять их платить выкуп. Я не хочу, чтобы они лишались своего имущества из-за войны, которую ведет их сеньор; я не буду подвергать их ударам, чтобы отнять у них средства к существованию. С первых чисел марта и до праздника Всех Святых я не буду хватать ни коня, ни кобылы, ни жеребенка, пасущихся на лугу; не буду разрушать и жечь домов, разорять мельниц, не окажу покровительства никакому вору». Стоит только в этом отрывке заменять слова: «я не стану отнимать» словами: «я отнимаю», «я не буду хватать» — «хватаю», и вместо идеала, который, конечно, никогда не мог быть достигнуть в эту эпоху, мы получим печальную действительность, от которой так страдали средневековые вилланы.
Внешний вид города
Итак, история средневековых городов начинается картиной полного их упадка: сразу же был подрезан нерв, которым живет и держится трудовое население города, — торговля и промышленность. Само собой разумеется, что обстоятельства, последовавшие за водворением германцев в Галлии, могли только еще более ухудшить положение городов: борьба мелких германских государств друг с другом, поглощение их франкской монархией, междоусобия и неурядица меровингской эпохи, распадение франкской империи и междоусобия Каролингов, постоянные набеги арабов с юга и норманнов с севера и запада — все это не могло способствовать возрождению городов и подъему благосостояния их жителей. Вследствие недостатка безопасности, отсутствия крупных центров и упадка промышленности, наступает продолжительное затишье в торговле. Исключение составляют лишь некоторые южные города, в которых никогда не прекращаются торговые сношения с Италией, Грецией, Востоком. В остальных же французских городах население беднеет, и численность его заметно сокращается. Самая территория многих городов суживается. Город перестал быть промышленным, торговым и культурным центром; он сделался по преимуществу укрепленным местом; в интересах же защиты требовалось сократить по возможности крепостную территорию — вот почему во многих городах (например, в Париже, Бордо, Пуатье и др.) обширные пространства, которые были заселены во времена римской империи, в начале средних веков оставляются за чертой городских стен. Внутри этих стен население скучивается как можно теснее: чтобы сберечь место, древний храм, как например, в Перигё, превращают в крепостную башню; арена римского цирка (в Ниме) застраивается домами, и на ее месте образуется таким образом, целый квартал; дома растут вверх, а не в ширину, и каждый верхний этаж выдается над предыдущим, нависая над улицей, и без того тесной и узкой. Так выработалась физиономия типичного средневекового города, сохранившаяся в старинных кварталах многих западноевропейских городов и до сих пор.
Возрождение промышленности и торговли
Но вот, наконец, брожение, поднятое великим переселением народов, окончательно улеглось; из хаоса стали выясняться определенные очертания средневекового государства и общества; установился мало-помалу известный порядок, правда, мало удовлетворительный на наш взгляд, но все-таки порядок, определенный и устойчивый, выработавшийся в полном соответствии с сознанием и потребностями людей того времени. Установилась относительная тишина и спокойствие, отношения людей друг к другу получили характер определенный, нормальный, и жизнь вошла мало-помалу в свою обычную колею. Снова началось медленное поступательное движение вперед, развитие, которое как будто было приостановлено катастрофой варварского нашествия и разрушения римской империи на западе: по крайней мере, за ним трудно было следить в первые века последовавшего за этой катастрофой хаоса и брожения, которым обыкновенно сопровождается установление нового строя жизни на развалинах разрушенная старого порядка.
В связи с общим развитием шло и торгово-промышленное развитие Франции и других европейских стран. Население увеличивалось, его потребности росли вместе с ростом благосостояния, улучшением и осложнением жизни, а также в зависимости от общего повышения уровня культуры; между отдельными местностями завязывались и крепли торговые сношения, которые становились все более и более оживленными. Значительный толчок развитию ремесел и торговли был дан знакомством западноевропейского христианского общества с восточной арабско-мусульманской культурой; эти два мира постоянно сталкивались в Испании, где шла непрерывная борьба христиан с маврами, и на востоке, куда европейцы совершали паломничества, а впоследствии крестовые походы; а за пилигримом и крестоносцем обыкновенно по пятам следовал купец, воинский стан часто превращался в ярмарку, и кровавая борьба с оружием в руках всегда порождала мирные торговые сношения. Востоку Европа обязана знакомством с целым рядом новых предметов (преимущественно предметов роскоши), которые с тех пор вошли в употребление и оживили не только торговлю, но и европейскую промышленность. Оживлению торговли во Франции способствовало, кроме того, еще и завоевание Англии Вильгельмом нормандским (1066 г.) — событие, надолго связавшее обе эти страны.
Таким образом возродилась промышленность и торговля в западной Европе, и с половины средних веков и та и другая стали быстро развиваться. Были, правда, обстоятельства, несколько стеснявшие это развитие; в то время денег в обращении находилось сравнительно мало; с другой стороны, и кредит был слабо развит: христианская мораль осуждала отдачу денег в рост и взимание процентов; этим сначала занимались исключительно евреи, а они, находясь в угнетении и подвергаясь постоянным преследованиям и вымогательствам, в накоплении денежных богатств видели единственное средство борьбы с христианским обществом; рискуя часто потерять свой капитал, отданный в рост, они, естественно, стремились вознаградить себя за этот риск огромными процентами. Все это вместе взятое делало кредит, столь необходимый в торговле, чрезвычайно дорогим; обычный процент в средние века был от 40 до 60 на сто, а иногда и значительно выше; рассказывают, что один английский аббат занял 25 фунтов, а через 4 года его долг возрос до 840 ф. Провоз товаров на каждом шагу встречал различным затруднения: дороги и мосты находились иногда в самом плачевном состоянии; кроме того, купец всегда мог опасаться вооруженного нападения, рискуя не только имуществом, но и жизнью. На пути встречалась масса застав, у которых приходилось платить пошлину: чтобы провезти товар по всему течению Луары, нужно было 74 раза оплачивать его пошлиной (правда, большей частью весьма незначительной), на Гаронне — 70 и на Сене с Роной — 60 раз. И тем не менее торговля развивалась, так как жизнь брала свое, постоянно шла вперед, постепенно ослабляя все эти препятствия, вырабатывая все новые и новые средства для борьбы с ними. При этом необходимо иметь в виду одно обстоятельство: торговля в средние века сильно страдала вследствие раздробленности и страны, и народа, распавшихся на множество маленьких, обособленных друг от друга миров: никогда, может быть, не существовало такого множества мелких перегородок, разделявших и людей, и землю, как в то время; но зато в средние века не было высоких китайских стен, которые в новое время стали отделять одно государство от другого, а это значительно облегчало международные сношения: приходилось очищать товар пошлиной при проезде через каждое феодальное поместье, через каждый город, но эти сборы были ничтожны и купцу не угрожали, как теперь, громадные покровительственные пошлины на границе между двумя государствами, потому что таких границ не существовало: в XII или XIII в. трудно было сказать, где кончается Франция и где начинается Испания, Англия, германская империя или Италия. Нормандия, Прованс и Бургундия в то время не были слиты в одно государство, и жители их не составляли одной и той же нации; поэтому сношения между ними были несколько затруднены; но в то же время рыцарям, или купцам различных стран ничто не мешало войти в непосредственные сношения и соединиться вместе для достижения какой-нибудь общей цели. Вот почему в средние века были возможны такие своеобразные явления, как крестовые походы, в которых участвовали люди различных национальностей, или как торговые союзы в роде знаменитой балтийской Ганзы или лондонской, считавшей в числе своих членов множество иностранных городов. Такой же международный характер имеют и большие средневековые ярмарки. Эта эпоха по справедливости считается золотым веком ярмарок: никогда они не были такими оживленными, такими пестрыми по своему составу, как в средние века; на ярмарке Lendit, которая происходила на С.-Денисской равнине, каждый французский город имел свое место и своих представителей; в Бокэр ежегодно стекались купцы из Барселоны, Генуи, Венеции, Константинополя, Александрии, Леванта, Туниса, Марокко. В Шампани, являвшейся центром для западноевропейской торговли того времени, ярмарки следовали одна за другой почти беспрерывно; здесь можно было встретить не только французов из Бретани, Прованса, Анжу и Гаскони, но и фламандцев, и немцев из южных прирейнских областей, и итальянцев, и испанцев, и англичан.
Городские корпорации
Итак, продолжительный застой в области торговли и промышленности уступает, наконец, место оживлению, все более и более увеличивающемуся. С воцарением Капетингов во Франции торговля начинает расти и крепнуть, а вместе с ней растет и благосостояние горожан, крепнут их силы. Препятствия, которые эти люди встречают на своем пути, заставляют их лишь сплотиться для более успешной борьбы с ними. Бесправные купцы и ремесленники, угнетаемые у себя дома феодальным владельцем и подвергающиеся бесчисленным опасностям за пределами своего города, естественно соединяются в группы для взаимной поддержки и помощи. В наше время во всяком благоустроенном государстве существует сильная правительственная власть, которая обладает громадными средствами для заботы об общем благе, для защиты слабого от обид и насилий со стороны сильного, для ограждения прав и интересов каждого. Средневековое государство такой власти не знало: там всякий барон был «государем в своем поместье» и, являясь скорее помещиком, чем государем, заботился не о благе подвластного населения, а о том, как бы повыгоднее его эксплуатировать. Постоянные распри баронов друг с другом делали войну нормальным явлением в то время; право сильного одерживало верх над всяким другим правом; защиты искать было негде, и слабым не оставалось никакого другого средства для ограждения себя и своего имущества от насилий, как соединиться вместе. И действительно, мы видим, что в ту эпоху чрезвычайно развиты были всякого рода товарищества, союзы и общества. Даже среди духовенства они были широко распространены в виде монашеских общин и капитулов, братских союзов нескольких капитулов, а также соединений многих аббатств под главенством одного из них, являющегося как бы метрополией. Если даже это привилегированное сословие прибегало к союзам для взаимопомощи, то тем более нуждался в них мелкий люд, населявший средневековые города. К концу XI и началу XII в. в этих городах почти повсеместно появляются гильдии, присяжные общины (conjurations), братства, дружества, беседы (banquets) и другие корпорации под различными наименованиями. Всех их можно разделить на три категории: торговые, промышленные и религиозные. Купцы соединялись в общества не только для защиты друг друга от насилий со стороны баронов, но и для взаимной помощи на случай пожара или гибели судов, а также для того, чтобы монополизировать торговлю в известной области. Так возникли корпорации суконщиков, менял, «водяных купцов» (marchands de l’eau) и пр.; эти общества представляли собой купеческую аристократию города, члены их были более или менее крупные капиталисты. В свою очередь и люди, занимающиеся одним и тем же ремеслом, соединялись вместе для взаимной помощи, поддержки и защиты во имя общих интересов. Кроме того, среди горожан составлялись братства с религиозной и благотворительной целью. Каждое братство выбирало себе в патроны какого-нибудь святого, память которого оно благоговейно чтило церковными службами, религиозными процессиями и общими трапезами, принимавшими часто характер веселого, разгульного пиршества; братчики помогали друг другу в случае болезни, увечья, смерти и других бедствий. Часто такой религиозно-благотворительный характер имели корпорации купцов и ремесленников. Наконец, в XI в. церковь стала устраивать «общества мира» с целью хотя несколько ограничить частные войны феодалов; эти общества, в которых участвовали и горожане, имели свою казну, выборных должностных лиц, судебный трибунал и даже войско, чтобы силой заставлять феодалов подчиняться правилам » Божьего мира», установленного еще в предшествовавшем столетии. Существование подобных организованных обществ имело громадное значение для горожан и оказало заметное влияние на их дальнейшую судьбу. В этих товариществах и братствах они соединялись во имя общей цели и общих интересов, присягали верой и правдой служить общему делу и помогать своим собратьям; они устраивали собрания, на которых обменивались мыслями, обсуждали свое положение и придумывали средства для достижения намеченной цели; они составляли общественные кассы и выбирали должностных лиц, представителей корпорации, которые действовали от ее имени и стояли на страже ее интересов; — все это превращало кучку бесправных сервов, из которых каждый в отдельности был жалким ничтожеством в глазах феодала, в организованную общественную силу, с которой этому самому феодалу волей-неволей приходилось считаться. Правда, организация эта предназначалась для достижения мелких целей во имя специальных интересов; но могло наступить время, когда она пригодится и для иной, более высокой и крупной цели.
Восстания городского населения
И такое время скоро наступило. Мы видим, что материально положение горожан стало заметно улучшаться; в руках некоторых из них накоплялись более или менее значительные капиталы; это обстоятельство вместе с образованием среди них организованных обществ придавало городским купцам и даже ремесленникам некоторую фактическую силу и влияние. А между тем их юридическое положение оставалось все то же: по-прежнему они оставались подданными феодального владельца, по-прежнему их сеньор мог с ними сделать все, что ему вздумается, мог грабить их и притеснять, требовать совершенно произвольных податей и повинностей, мог издеваться над их человеческим достоинством. Естественно, что такое ненормальное положение не могло долго существовать, тем более, что с каждым годом эта ненормальность становилась сильнее и резче. Феодальный гнет был так силен, с такою тяжестью давил на бесправную массу населения, что даже крестьяне не раз пытались от него освободиться. Еще в конце X в. произошло восстание крестьян, охватившее чуть не всю Нормандию; такие восстания не раз повторялись и в последующие столетия, вплоть до знаменитой жакерии в середине XIV в.; но судьба всех этих движений была большей частью весьма печальна — бароны подавляли их со страшной жестокостью, и положение крестьян оставалось прежним. Но то, что не удавалось жалкому, забитому Жаку Боному, озверевшему от постоянного гнета и нищеты, то удалось материально обеспеченному купцу-горожанину, который стал уже привыкать к некоторой свободе и давно уже научился энергично бороться во имя своего интереса, дружно действуя с своими собратьями по торговле или ремеслу для достижения общей цели. С половины XI в. и особенно в течение XII в. в разных городах Франции, сначала южных, а потом северных, начинают вспыхивать восстания городского населения против феодальных владельцев (самые ранние из известных в истории случаев восстания горожан и дарования им самоуправления относятся, правда, к 957, 967, 984 и 1003 гг., но это были очень редкие исключения: разгар освободительного движения приходится на конец XI и начало ХII века). Вот история одного из них, наиболее богатая драматическими подробностями.
Ланская коммуна
Город Лан (Laon) к концу ХI и началу XII в. был одним из крупных северно-французских городов. Принадлежал он епископу. Ланская кафедра представлялась заманчивой целью для происков разных влиятельных и богатых людей. Благодаря интригам и подкупам, во главе епархии становились часто люди недостойные, жестокость и алчное корыстолюбие которых делало их правление невыносимым для жителей города. Трудно себе представить, что происходило в Лане в это время! Знатные со своими служителями открыто разбойничали, с оружием в руках нападая на мирных граждан; всякий прохожий не только ночью, но даже среди белого дня подвергался опасности быть ограбленным, даже убитым. В свою очередь и горожане творили всевозможные насилия над крестьянами, приходившими в город на рынок: они заманивали поселян в свои дома и выпускали их оттуда, только получивши выкуп, точь-в-точь как это делали рыцари в своих крепких замках. Правительство епископа не только не боролось с этих злом, но даже освящало его своим примером: на граждан накладывались произвольные подати, которые всячески вымогались с них; тех, кто не в состоянии был уплатить эти подати, бросали в тюрьму. Награбленные таким образом деньги делились между епископскими чиновниками и городской знатью, с которой они большей частью состояли в родстве. Положение дел еще ухудшилось с тех пор, как епископская кафедра в Лане сделалась вакантной. Оно, впрочем, нисколько не стало лучше и тогда, когда, наконец, в 1106 г. в город явился новый епископ, некто Годри. Это был нормандец по происхождению, искатель приключений и приспешник Генриха I английского. Получивши, благодаря подкупу, ланскую епархию, он и в новом своем сане сохранил прежние привычки заносчивого и наглого воина; больше всего любил он говорить о сражениях и об охоте, об оружии, о лошадях и собаках. Среди его слуг был негр, один из тех черных невольников, которые с первого крестового похода стали входить в моду при дворах феодалов. Годри употреблял своего негра в качестве палача для пыток и казни не понравившихся ему горожан. Первым актом его правительственной деятельности в Лане была казнь одного буржуа, осмелившегося осуждать нового епископа. Вслед за тем он приказал в собственном доме выколоть глаза другому несчастному, которого заподозрили в сношениях с врагами епископа. В 1109 году в кафедральном соборе было совершено убийство, в котором оказался замешанным сам епископ. Граждане заволновались и стали собирать сходки, на которых решили, во что бы то ни стало, освободиться от тирании и получить право самим выбирать должностных лиц, другими словами, установить в своем городе коммуну; такая коммуна уже существовала в Нуайоне с 1108-го года, и оттуда постоянно приходили вести о прелестях этого нового коммунального устройства, при котором в городе воцарился мир, правда и законность. В это время Годри отлучился в Англию, и ланской епархией управляли клирики и рыцари, к которым и обратились жители города; за приличную сумму те согласились даровать Лану самоуправление, видя в этом лишь случай сразу сорвать хороший куш и нисколько не думая о будущем. Явился епископ и, тоже соблазненный деньгами, дал свое согласие, отказавшись за себя и за своих преемников от сеньориальных прав на город. Чтобы окончательно укрепить за собой свободу и самоуправление, ланские горожане отправили послов с богатыми подарками к королю Людовику VI. Они обязывались платить королю ежегодно известный взнос и, кроме старинных повинностей, военной (ost et chevauchée) и судебной (cour plénière), предоставляли королю право приезжать в город три раза в год и кормиться на городской счет со своей свитой (droit de gite) или же каждый раз получать вместо этого 20 ливров; с своей стороны король в подтверждение коммунальной грамоты приложил к ней свою большую печать и даровал горожанам право судиться на месте и обещал ни в каком случае но вызывать их для суда за пределы родного города, что обыкновенно составляло для населения весьма значительную тягость.
Вид на главный портал собора в Лане. Рисунок XVIII в.
Уничтожение коммуны
По-видимому, все шло хорошо. Жители Лана добились, наконец, желанной свободы и самоуправления. Они заручились не только согласием своего сеньора-епископа, но и покровительством самого короля. Прошло уже около трех лет, в течение которых горожане успели вполне оценить все преимущества нового порядка управления и даже несколько привыкнуть и привязаться к благам недавно приобретенной свободы. Если и раньше они способны были на энергические усилия, чтобы добиться этой свободы, которую они знали только понаслышке и о которой могли только мечтать, то тем более они готовы были бороться за нее теперь, когда они на собственном опыте убедились, что значит не зависеть ни от чьего произвола и самим заботиться о своих интересах, когда у них явилась уверенность, что никто не может прийти и отнять их имущества или посягнуть на их личность, а если и найдется такой человек, то он будет наказан, как преступник, а нарушенное право его жертвы будет восстановлено. Трудно, очень трудно было бы теперь заставить их отказаться от самоуправления и вернуться в прежнее состояние. А между тем как раз в это время епископ Годри задумал произвести такую попытку. Он уже раскаивался в том, что отказался от своих феодальных прав на город и тем лишил себя источника постоянных доходов, к которому, бывало, мог прибегать, когда вздумается. О том, что он продал свои права за крупную сумму и таким образом капитализировал свои доходы, епископ перестал думать, как только эти деньги были истрачены, что случилось очень скоро. Его настроение вполне разделяли рыцари, жившие в городе и его окрестностях: им также пришлось прекратить свои грабежи и бесчинства над горожанами. Проклятая коммуна у всех у них была, как бельмо на глазу; нужно было ее уничтожить. Но сделать это без ведома короля было бы опасно. И вот Годри употребляет все усилия, чтобы привлечь короля на свою сторону. В апреле 1112 года, по его приглашению, Людовик VI является в Лан в страстной четверг со своим двором и свитой, чтобы встретить там праздник Пасхи. Епископ с таким усердием начинает убеждать короля и его советников уничтожить коммуну, что даже забывает свои архипастырские обязанности и не появляется в церкви. Встревоженные дошедшими до них слухами горожане предлагают королевским советникам 400 ливров, чтобы те стояли за их правое дело. Тогда епископ предлагает 700 ливров, его аргументы оказываются, таким образом, более вескими и убедительными, и судьба коммуны решена. Коммунальная хартия (грамота) была объявлена уничтоженной; выборные городские власти получили приказ от имени короля и епископа сложить с себя свои обязанности, выдать городскую печать и знамя; было запрещено звонить в висевший на башне колокол, которым открывались и закрывались их заседания. Таким образом, ланская коммуна была уничтожена, несмотря на то, что признавать и уважать ее клялись за себя и за своих преемников не только епископ, но и сам король. Впрочем, совесть их могла быть спокойной: Годри своей епископской властью разрешил от клятвы и себя, и всех других, когда-то присягнувших коммуне. Легко себе представить, какое впечатление произвело все это на горожан; волнение, возникшее среди них, приняло настолько угрожающие размеры, что король нашел более благоразумным переехать на всякий случай из того дома, где он остановился, в епископский дворец. На рассвете другого дня он поспешно выехал из Лана со всей своей свитой, так и не дождавшись Светлого праздника, для которого он приехал сюда. Негодование народное достигло крайних пределов, когда узнали, что епископ со своими друзьями решил собрать обещанные королю деньги с самих горожан и притом распределит этот сбор так, чтобы каждый дал на уничтожение коммунальной свободы ровно такую же сумму, какую он заплатил за ее приобретение. Епископу Годри мало было поработить снова жителей г. Лана, он хотел еще надругаться над ними.
Бунт в Лане
Горожане заволновались, стали собираться тайные сходки, и на одной из них 40 человек поклялись убить епископа и его приспешников. Стали появляться весьма зловещие признаки, свидетельствующие о наступающей грозе. Годри получил даже прямое извещение о составившемся заговоре против него, но отнесся к этому с хвастливым пренебрежением: в его глазах горожане представлялись презренной сволочью, на угрозы которой не стоило даже и обращать внимания. Что могут они сделать со своими восстаниями? «Если бы Жан, мой негр, говорил епископ, вздумал взять самого опасного из них за нос, то бедняга не осмелился бы даже ворчать на это. Я заставил их отказаться от того, что они называют своею коммуной, и мне без труда удастся принудить их к спокойствию». Однако Годри ошибался: справиться с народной яростью оказалось труднее, чем он думал. В четверг на Святой в городе поднялся страшный шум; под окнами епископского дворца стали раздаваться все усиливавшиеся грозные крики: «коммуна, коммуна!» Толпа горожан, вооруженных, чем попало, быстро увеличиваясь, заняла все соседние здания и стала осаждать дворец епископа. При первых же известиях о бунте рыцари, обещавшие Годри свою помощь в случае надобности, стали стекаться со всех сторон; но народ перебил их в одиночку по мере того, как они приходили. Наконец, дом епископа был взят приступом, и Годри едва успел переодеться в платье своего слуги и спрятаться в погребе, в бочке, которую он закрыл над собой. Но и это не спасло его; разъяренные горожане скоро открыли его убежище, и один из преследователей, подойдя к бочке, стал стучать в нее палкой и спрашивать: «Есть ли там кто-нибудь?» — «Здесь томится несчастный пленник», отвечал из бочки дрожащий голос. Но епископа тотчас узнали и вытащили за волосы. Его поволокли на улицу, осыпая ударами. Несчастный все время молил о пощаде, предлагал поклясться на Евангелии, что откажется от епископства, сулил отдать все деньги, какие у него были, обещал даже навсегда покинуть страну. Но ничто не помогало: его не слушали, и единственным ответом на все его мольбы и обещания были новые удары и проклятия. Наконец, один горожанин нанес ему топором смертельный удар в голову, и почти в то же время другой удар рассек ему лицо. Годри отрубили палец, на котором блестел его епископский перстень. Тело несчастного, с которого сорвали всю одежду, оставили валяться на улице, и каждый, проходя, бросал в него камнями и грязью, издевался и проклинал покойного епископа. Долго еще после этого неистовствовала городская чернь, давая волю накопившемуся чувству озлобления; с яростью она набрасывалась на всякого, кого считала подозрительным, и беспощадно грабила и жгла дома своих врагов.
Разграбление Лана
Наконец, страсти народные улеглись; прежние обиды и насилия были отомщены, враг уничтожен, и наступила пора спокойно оглядеться кругом, разобраться в том, что произошло, подумать о будущем. А будущее это не представляло ничего утешительного: без всякого сомнения, король примет энергичные меры, чтобы наказать возмутившихся жителей г. Лана, которые осмелились ослушаться королевского распоряжения и к тому же совершили целый ряд преступлений. О защите собственными силами против могущественного короля нечего было и думать; надобно было или смириться, или найти себе защитника, который бы мог померяться с королем. Последнее мнение одержало верх, и горожане обратились за помощью к личному врагу Людовика VI, Томасу де-Марль. Это был типичный феодал своего времени, не признававший никакой власти над собой, энергичный и жестокий, всегда имевший под рукой значительную военную силу и употреблявший ее часто для грабежа и разбоя на больших дорогах: немало купцов и пилигримов томилось в мрачных, сырых подземельях его замка, где их пытали, чтобы вымучить побольше денег. За хорошее вознаграждение он согласился помочь гражданам Лана; но и этот неустрашимый рыцарь не находил возможным защитить город от королевских войск: он предложил жителям Лана в виде надежного убежища свои владения. Значительное большинство их приняло предложение де-Марля, и часть ланского населения переселилась в его замок Креси, часть — в бург Ножан. Окрестные жители, узнавши о том, что Лан оставлен без защиты, стали во множестве приходить туда в надежде на добычу. Сам отец Томаса, сир де-Куси, лично привел с этой целью своих крестьян и вассалов; «и хотя они явились последними», замечает один современник, «но добычи нашли почти столько же, как если бы раньше их туда никто не являлся». В свою очередь и приверженцы епископа подняли голову и не упустили случая выместить на оставшихся горожанах то, что они вытерпели от них во время восстания: они произвели страшную резню на улицах, нападали на несчастных буржуа в их собственных домах, преследовали их даже в церквах; многих повесили, других привязывали к хвосту лошади, которую потом пускали вскачь. О грабеже и говорить нечего: брали все, что только попадалось под руку, даже громоздкую мебель, не брезгали и дверными замками. Наконец, против горожан и их защитника выступила духовная и светская власть: Томас де-Марль был объявлен в опале и отлучен от церкви; к его врагам присоединились некоторые соседние бароны и между ними родной его отец. Де-Марль отбивался, как мог, и беспощадно разорял монастыри и духовные владения. Сам король осадил его замок Креси и при помощи ополчения, собранного из местных жителей, заставил его сдаться на капитуляцию. Де-Марль должен был принести присягу, дать залог и уплатить значительный выкуп; с горожанами же ни в какие сделки не вступали: их просто повесили. Та же участь постигла и укрывшихся в Ножане. Тела их были брошены на съедение собакам и птицам. Вслед за тем король вступил в Лан и водворил там мир. Совершены были разные очистительные церемонии и употреблены меры в восстановлению разрушенных церквей. Архиепископ реймсский нарочно прибыл в город, чтобы отслужить торжественную обедню за упокой душ всех тех, кто погиб в дни восстания; во время церковной службы он произнес горожанам красноречивую проповедь на текст из 1-го послания апостола Петра: «Рабы, со всяким страхом повинуйтесь господам своим, не только добрым и кротким, но и злым».
Последующая история Лана
Так кончилась первая часть той кровавой драмы, какую представляет собой история Лана в эту эпоху. Но стремление к свободе, которой уже успели вкусить горожане, было так велико, зависимое положение так невыносимо, что несмотря на жестокую расправу, волнения скоро возобновились. И вот, в 1128 году один из преемников Годри, опасаясь новой революции, вторично даровал жителям г. Лана самоуправление на прежних началах. Грамота, данная этим епископом, была также утверждена Людовиком VI. Характерно, что при этом решили не употреблять ненавистного слова «коммуна», и новое свободное устройство городской общины было названо «учреждением мира» (institutio pacis).
Около полустолетия после этого Лан наслаждался миром и спокойствием под защитой своих свободных учреждений. Но когда в 1175 г. епископом сделался Рожер де-Розуа, он снова стал стремиться к уничтожению коммуны. Так как Рожер был силен своими связями с окрестными феодалами, большей частью его родственниками, то и горожане решили обеспечить себе на всякий случай союзников; с этой целью они заключили договоры с коммунами городов Суассона, Велли и Крепи, а также вошли в сношение с королем Людовиком VII; тот за известную сумму денег дал им новую хартию, подтверждающую грамоту его отца. Епископ произвел попытку добиться своей цели с оружием в руках, но эта попытка не имела успеха. Зато, когда в 1180 г. умер Людовик, он успел убедить его преемника Филиппа-Августа в правоте своего дела; главным аргументом были, конечно, деньги. В 1190 г. новый король издал указ, которым уничтожалась ланская коммуна, так как она нарушала права и вольности местной церкви; сделал это Филипп II «из любви к Богу и пресвятой Деве Марии», «желая избежать всякой опасности для своей души», а также для того, чтобы обеспечить себе «благополучный исход паломничества в Иерусалим, которое он должен предпринять». Однако уже в следующем году благочестивый король решил пренебречь спасением своей души и за приличное вознаграждение со стороны горожан восстановил коммунальную хартию. После этого прошло еще сто лет, в течение которых отношения между горожанами с одной стороны и епископом и членами местного духовенства — с другой, естественно, оставались натянутыми, что подавало повод к постоянным недоразумениям и даже столкновениям. В 1294 г. два рыцаря, родственники одного из клириков местного капитула, поссорились с каким-то буржуа и поколотили его в его собственном доме; на шум прибежали соседи и, вооружившись палками и камнями, стали преследовать рыцарей, которые обратились в бегство и нашли себе убежище в епископской церкви. У дверей церкви стал собираться народ, громко требуя выдачи преступников; капитул отказал им в этом. Тогда выведенная из себя толпа выломала двери, набросилась на обоих рыцарей и на того клирика, который впустил их в церковь, и избила всех троих до полусмерти. Дело приняло весьма серьезный оборот: горожане оказались виновными в нарушении права убежища и в оскорблении святыни. В оскверненной кровопролитием церкви перестали совершать богослужение, из нее вынесли церковные сосуды со святыми дарами, епископ отлучил от церкви членов городского управления и наложил интердикт на весь город. Капитул принес жалобу папе Бонифацию VIII, который обратился к королю Франции с требованием уничтожить ланскую коммуну. Филипп IV Красивый назначил следствие, и на основании данных этого следствия, представленных в парижский парламент, коммуна в г. Лане была еще раз уничтожена. Впрочем, не так-то легко было уничтожить учреждения, просуществовавшие около двухсот лет и успевшие за это время сделаться привычными и даже необходимыми населению большого города; а что это население дорожило своей свободой и умело за нее постоять, видно из предшествующей истории города Лана. Возвращение ланских горожан в прежнее положение бесправных сервов, подчиненных произволу феодального владельца, представляло бы теперь вопиющий анахронизм; с другой стороны, новый порядок, при котором все население государства непосредственно подчиняется центральному правительству, еще не созрел и не установился в определенные, прочные формы. Как бы то ни было, парламентский указ не был приведен в исполнение: капитул должен был удовольствоваться денежным вознаграждением и очистительными обрядами со стороны горожан, а этим последним была оставлена коммуна, но под одним очень важным условием — лишь до тех пор, пока это будет угодно королю. С этого времени решающим моментом в истории ланского самоуправления окончательно делается король; при его дворе начинают усиленно ходатайствовать горожане о прочном утверждении коммуны, епископ — об ее полном уничтожении; успех этих ходатайств изменяется, смотря по обстоятельствам; главным средством для достижения успеха всегда являются деньги. В 1322 г. Карл IV уничтожил коммуну и передал юрисдикцию, принадлежавшую выборным должностным лицам, своему ланскому прево; впрочем, горожанам удалось добиться неисполнения этого указа, и тяжба между ними и епископом возобновилась. При Филиппе VI Валуа епископ просит о приведении в действие королевского указа во всей его силе, заявляя, что иначе произойдут великие бедствия и что в самом городе существует много людей, которые вовсе не желают коммуны, — обстоятельство, которое следует подчеркнуть. Сначала король не обращал внимания на эти ходатайства, но в 1331 г. издал ордонанс, которым собственно и заканчивается история ланской коммуны. Филипп VI в этом своем указе заявляет, что в последнее время в те промежутки, когда в Лане была уничтожаема коммуна, город пользовался вполне удовлетворительным управлением королевских чиновников, точно так же, как и другие города, в которых никогда не бывало коммуны. В виду этого отменяется коммунальное самоуправление г. Лана, и на будущее время всеми делами будет заведовать бальи Вермандуа или его наместник. Кроме того, в Лан назначается городской прево, который будет решать все судебные дела; он же назначит ремесленного старшину (maître de tous les métiers); для сбора сумм, необходимых на разные городские нужды, горожанам предоставляется выбирать из своей среды под руководством прево 6 доверенных лиц. Этим окончилась полная высокого драматизма борьба жителей г. Лана за свободу и независимость. Кровавые эпизоды встречаются и в летописях других городов, которые с таким же упорством стремились сбросить с себя гнет феодального произвола. Так, в Камбрэ установленная в 1076 г. коммуна несколько раз уничтожалась, но каждый раз горожане добивались ее восстановления. Еще до этого года они трижды восставали против своего сеньора, но безуспешно, причем первое восстание в 957 г. было подавлено с чрезвычайной жестокостью: воины епископа, ворвавшись в город, перебили многих горожан, другим отрезывали ноги или руки, выкалывали глаза или же отправляли к палачу, который клеймил им лбы каленым железом.
Успех борьбы часто облегчался тем обстоятельством, что в городе был не один, а два или несколько сеньоров, которые сплошь и рядом соперничали друг с другом: случалось, что подданные одного феодального владельца во время восстания находили себе деятельного союзника в лице сеньора другой части города. В Оксерре, например, граф дал свое согласие на установление коммуны на зло епископу, в Амьене же, наоборот, епископ стал на сторону горожан против графа.
Значение коммунального движения
История ланской коммуны типична для многих французских городов, но далеко не для всех. Не говоря уже о том, что во многих из них, как мы увидим ниже, никогда не было коммунального устройства, даже те, которые становились коммунами, достигали этого не всегда путем открытой борьбы. Не раз феодальный владелец города добровольно соглашался даровать своим подданными самоуправление, принимая близко к сердцу их интересы; часто он делал это для прекращения смуты или для того, чтобы предупредить волнения. Примерами могут служить города Нуайон и Сен-Кантен: жители первого из них постоянно ссорились с местным духовенством; тогда епископ (Бодри), желая прекратить эти ссоры, созвал всех жителей — клириков, рыцарей, купцов и ремесленников, и представил этому собранию грамоту, на основании которой в городе учреждалась коммуна. Это случилось в 1108 г. За несколько лет перед тем, в 1102 г., граф Вермандуа с целью предотвратить беспорядки, подобные происшедшим в соседнем городе Бовэ, даровал жителям С.-Кантена коммунальное устройство, признавать которое поклялись как духовные лица, так и рыцари. Некоторые феодалы, особенно светские, с течением времени начали понимать, что, предоставляя городу свободу, они способствуйт благополучию горожан, а также процветанию всей местности, и таким образом не только ничего не теряют, но еще и выигрывают. Наконец, в большинстве случаев как мирного, так и революционного освобождения города деньги играли весьма значительную роль; они часто делали феодала податливее, склоняли его к уступкам, они обеспечивали горожанам могущественных союзников до короля включительно.
Первые попытки городского населения выбиться из-под феодального гнета встретили, естественно, решительный отпор со стороны средневекового общества: оно было возмущено этим стремлением рабов сбросить с себя веками освященное рабское иго, оно видело в этом преступление, бунт, нарушение законов божеских и человеческих. «Коммуна, восклицает аббат Гиберт ножанский (в 1124 г.), слово новое, ненавистное! Благодаря ей, оброчники (capite censi) освобождаются от всякой зависимости и взамен этого платят лишь обыкновенную ежегодную подать; благодаря коммуне, за преступления они отвечают лишь штрафом, размеры которого точно определены законом; от всяких других денежных повинностей, которые несут рабы, они освобождаются». В 1099 г. Ив шартрский заявлял, что клятвы, данные горожанам, не должны никого связывать: они не имеют силы, так как противоречат каноническим законам и постановлениям отцов церкви. По мнению парижского синода, коммуны устанавливают «дьявольские обычаи, направленные к ниспровержению судебной власти церкви». Понятно, что при таком отношении горожанам пришлось употребить громадные усилия, пролить немало крови и еще больше истратить денег, чтобы добиться желанной свободы. Но раз брешь была пробита, дело освобождения городов пошло быстрее: слово «коммуна» перестало быть новым и мало-помалу вошло в сознание средневекового общества, и если оно еще долго оставалось ненавистным для многих, особенно для духовенства, то во всяком случае с городским движением пришлось считаться серьезно, как с явлением, которое совершается в силу каких-то глубоко лежащих жизненных условий и притом развивается постепенно и неуклонно, с каждым десятилетием становясь все более и более значительным. Чем больше было коммун во Франции, тем легче было устроить новую коммуну в каком-нибудь городе или вообще добиться свободы и самоуправления в той или иной форме. Освободительное движение становилось настолько могучим, что уже немногие феодалы решались, во что бы то ни стало, противиться ему; большинство предпочитало уступить, пойти на сделку, так или иначе предупредить могущее произойти восстание; при этом одними руководило корыстолюбие и жадность, другими — благоразумное понимание своих истинных интересов. К аналогичным результатам стали приводить и такие случайные на первый взгляд обстоятельства, как личные добродетели сеньора, забота его о благе своих подданных или же политический расчет: во Фландрии, например, в 1127-28 гг. два соперника, заявившие права на это графство, старались превзойти друг друга в щедрой раздаче привилегий и вольностей местным городам, чтобы этим привлечь их на свою сторону. В том же направлении начала развиваться и политика королей и крупных сюзеренов. Правда, почти во всех этих случаях феодальные владельцы не дают своим городам полной свободы, а лишь обеспечивают их на будущее время от произвола в сборе податей и пошлин, в пользовании разнообразными повинностями в суде и в администрации.
Таким образом, мы видим, что далеко не все города с оружием в руках завоевали себе свободу и стали самостоятельными. Тем не менее открытая борьба горожан с феодалами занимает, бесспорно, видное место в истории освобождения французских городов: она во всяком случае кладет ему прочное начало: кровавые революции в том или другом городе представляют собою яркие признаки того, что вопрос этот достаточно назрел. Но чем более развивается освободительное движение, тем более мирный характер оно получает, встречая на своем пути все менее и менее препятствий и в то же время постоянно усиливаясь обстоятельствами, благоприятствовавшими ему. Первые крики: «коммуна, коммуна» резали ухо, возмущали общественное сознание; свободная самоуправляющаяся городская община казалась вопиющей несообразностью, так как нарушала исконные права, перепутывала обычные понятия. Но прошло несколько веков, и аномалией стало бесправное, рабское положение городского населения, ничем не защищенного от произвола своего феодального владельца.
В конце концов все французские города освободились от феодального гнета; но степень и формы их свободы не везде были одинаковы. Здесь, как и во всем в средние века, царствовала удивительная пестрота и разнообразие. Несмотря однако на это, освободившиеся города можно подвести под два основных типа: коммуны и villes de bourgeoisie (или villes franches).
Коммуна
Слово «коммуна» значит община, сообщество, члены которого присягают поддерживать и защищать друг друга, верой и правдой служить всему целому; отсюда такое устройство называется иногда «присяжной общиной» (commune jurée) или даже «заговором» (conjuration). В состав этой общины далеко не всегда входили все жители данного города. Во многих случаях членами коммуны были только владельцы недвижимого имущества в черте городского округа. Кроме того, в коммуну обыкновенно не принимались лица, опозоренные по суду, несостоятельные должники, больные проказой, незаконнорожденные, иногда — крепостные, лично зависящие от какого-нибудь сеньора. Жители города, принадлежавшие к привилегированным сословиям, на севере обыкновенно также не входили в состав коммуны; напротив, на юге они большей частью являются влиятельными членами городской общины: там города были богаче и крупнее, в них издавна жили и даже занимались торговлей многие рыцари и духовные лица, которые более или менее сливались с высшим классом торгово-промышленного населения города и зачастую участвовали в приобретении им независимости. Таким образом, коммуна являлась в некоторой степени обособленным мирком, ревниво оберегавшим права и привилегии, которые принадлежали ее членам. Чтобы вступить в эту привилегированную общину, нужно было заплатить известный взнос. С другой стороны, в виду тесной взаимной связи ее членов выступление из коммуны также сопровождалось известными формальностями: раньше, чем выйти из коммуны, нужно было с ней рассчитаться.
Другими отличительными чертами коммуны, кроме взаимной связи ее членов, являются: свобода и самостоятельность, выражающаяся в полном самоуправлении, и определенные, точно установленные договорные отношения к бывшему феодальному владельцу города; условия этого договора выражены в особой грамоте, так называемой коммунальной хартии, которую дает своим бывшим подданным, организовавшимся в свободную общину, их бывший сеньор и которую для большей крепости подтверждает сюзерен этого сеньора, чаще всего сам король — верховный сюзерен всей страны.
Устроивши у себя коммуну, горожане тем самым выходили из состава зависимой бесправной массы населения и поднимались в верхний слой привилегированного феодального общества. Естественно при этом, что на организации свободной городской общины отразились характерные особенности современного общественного строя. Средние века знали только два класса людей: или лично зависимого человека — виллана, серва, «подлого» обывателя, лишенного не только каких бы то ни было политических прав, но и в большей или меньшей степени прав гражданских; или же совсем свободного человека, свобода которого была сопряжена с известной, иногда весьма значительной долей политической независимости. Поэтому и коммуна получила характер независимой общины, наделенной некоторыми верховными правами, которые в новое время принадлежат лишь центральному правительству страны, в средние же века принадлежали всякому барону, бывшему полновластным государем в своей баронии. Коммуна сделалась таким же маленьким государством в государстве, каким было в то время любое феодальное владение, с той только разницей, что в баронии государем был барон, в коммуне же верховная власть принадлежала всей совокупности ее членов и осуществлялась выборными должностными лицами. Такие коллективные сеньории не были новостью в средние века: стоит только вспомнить многочисленные аббатства и капитулы. Как сеньории, городской общине принадлежала законодательная власть: ее выборные правители издавали распоряжения, имевшие силу закона для всего населения коммунальной области. Они были облечены также и судебной властью над членами общины (иногда, впрочем, с некоторыми ограничениями): в знак этого на границе коммунального округа ставилась виселица и позорный столб. Городские власти, подобно сеньору, могут собирать подати и пошлины с подчиненного им населения. Коммуна имеет право войны и мира: она может воевать, для чего имеет свое войско — коммунальную милицию, может заключать союзы и всякие договоры с другими маленькими государствами, из которых состояло средневековое королевство; на юге, например, города Арль, Авиньон, Марсель и сеньор Барраль де-Бо заключили между собою в 1247 г. союз оборонительный и наступательный на 50 лет; в 1226 г. Арль посылает 12 депутатов для заключения «союза дружбы и общения» с королем Франции Людовиком VIII. Символами коммунальной независимости являются печать и башня (beffroi), на которой висели призывные колокола. На вышке этой башни помещались сторожевые, которые зорко оглядывали горизонт и тотчас били в набат, как только замечали появление какой-нибудь опасности; в те же колокола звонили, чтобы призвать обвиняемых в суд, чтобы возвестить работникам о начале и конце рабочего дня, а всем жителям города о солнечном восходе или о том, что наступил час тушить огни. На звуки этого колокола иногда собирались граждане на вече для обсуждения разных важных вопросов. В нижнем этаже башни помещалась зала, где заседал городской совет, а также муниципальный архив и арсенал. Если в каком-нибудь городе уничтожалась коммуна, то обыкновенно отбирали у мэра печать, снимали вечевой колокол, а самую башню разрушали до основания.