Юг Франции
Область, куда входит не только Прованс в собственном смысле слова, но и весь провансальский округ, т. е. Аквитания, Лимузен, Пуату, Керси и Овернь, другими словами сказать, вся область языка ос (* см. сноску ниже) составляет собой ту южную Францию, которая положила начало так называемой провансальской поэзии. Это было давно, в начале средних веков. Там, на юге Франции, никогда не вымирала культура, водворенная греками и потом взлелеянная римлянами, там рано началось благосостояние страны и ожили ремесла, промыслы и торговля, а южный французский язык сделался раньше северного пригодным для литературных произведений: в нем сохранились окончания на гласные буквы, характеризующие южные языки и облегчающие рифму и сложные поэтические формы. Эти условия благоприятствовали развитию поэзии в южной Франции, там скоро зазвучали лирические песни, к которым сводится почти вся провансальская поэзия и которые в продолжение средних веков давали образцы всей остальной Европе, так как последовательно переходили в северную Францию, далее в Германию, где особенно пришлись по вкусу, потом в Италию, а, наконец, и в Испанию. Как бы то ни было, а южная Франция должна по справедливости считаться родиной средневековой лирики.
* На юге Франции «oc» (hoc) значило «да», а на севере в том же значении употребляля «oil» (теперешнее «oui»). Поэтому южную Францию называли иногда Languedoc, а северную — Langued’oil.
Лирика Прованса, начавшись с деревенской, народной песни, в продолжение одного XI столетия преобразовалась в искусственную. В это время она получила название «искусство изобретать (art de trobar)», почему и поэт провансальский назывался «изобретателем» или «трубадуром». Таких трубадуров в южной Франции было очень много, — по крайней мере, до нас дошли имена почти пятисот из них, — но они издавали свои произведения не всегда с одинаковым успехом, и временем процветания провансальской поэзии следует считать XII и XIII столетия. Стихотворения трубадуров были в полном смысле слова песнями, потому что они слагались не для чтения, а для пения: трубадуры, знавшие музыку, сами бывали композиторами и исполнителями, другие же пользовались услугами жонглеров, которые и распевали их произведения перед публикой; часто те же жонглеры распространяли песни трубадуров в тех местах, куда сами авторы не попадали. В числе трубадуров встречались люди всяких сословий, но рыцари и феодалы, даже владетельные князья составляли между ними весьма большой процент, и, во всяком случае, положение трубадуров, из какого бы сословия они ни происходили, было очень хорошо: к ним относились всегда с уважением.
Виды лирических стихотворений
Благодаря обилию гласных и мелодических кадансов в языке провансальской лирики, она отличается удивительным разнообразием и красотой своих форм, но содержанием эта лирика гораздо беднее: в качестве рыцарей, трубадуры долго только и делали, что воспевали любовь и войну, но известные политические события начала XIII-го века порождают новые мотивы для их стихотворений: у них появляется сатира. Перечислить все виды провансальской лирики очень трудно: этих видов слишком много, и слишком неустойчива основа их деления, так как для нее служит столь же часто форма, как и содержание, и если, с одной стороны, тут встречаются сестины, стихотворения, состоящие из 6 строф, из которых каждая заключает 6 стихов, то с другой, — альбы, т. е. утренние песни, и серены, т. е. вечерние песни. Поневоле приходится ограничиться самыми распространенными видами лирики трубадуров, а такими являются: кансона, выработанная весьма искусно и служившая чаще всего для любовных стихотворений; тенсона, представляющая собой поэтический диалог двух поэтов или поэта с лицом, им вымышленным, о темах, касающихся той же любви; баллада (от balar — плясать), означающая плясовую песню, и сирвент, песня, содержащая как похвалу, так и порицание, а потом только порицание и обличение, т. е. сатира.
В творчестве трубадуров часто сквозит тонкое понимание красоты, чуткий инстинкт в выборе выражений и искреннее увлечение простой и нежной мелодией; если же вся эта поэзия, воспевающая, как сказано выше, любовь и войну, по своему содержанию подчас до того однообразна, что ее можно счесть рядом произведений одного и того же поэта, то не следует забывать о рыцарстве трубадуров. Трубадуры прежде всего рыцари, у которых сердце всегда принадлежало даме, а рука — мечу, и потому вполне естественно, что основными мотивами их песен остаются любовь и война. Тем не менее, провансальская поэзия не всегда отличалась субъективным и личным характером: иногда, и главным образом с начала XIII века, под влиянием исторических событий, она имела и общественное значение, и трубадурам выпадало на долю быть вождями и руководителями общественного мнения, когда они возбуждали к крестовым походам или высказывали горячий гнев, нападая на папский престол и на испорченность духовенства. Таким образом, содержание провансальской лирики не исчерпывается любовью, и образцами ее могут служить, кроме любовных, не только военные песни, но и песни, бичующие пороки. Для примера остановимся на нескольких песнях, сначала имеющих предметом любовь, а потом и с другим содержанием.
Когда по веткам зелень выбегает,
То здесь, то там распустится цветок,
Щебечет птичка, спрятавшись в кусток, —
Тогда душа в блаженстве утопает;
Но вот убрал деревья пышный цвет,
И соловьи запели хором дружным,
Тогда глядишь, и с сердцем сладу нет,
Любви властительной подслужным.
Так поет провансал о любви, но чаще он выражается о ней гораздо сильнее, потому что видит в ней источник всякой человечности, — например:
Счастлив, кому досталося блаженство!
Любовь — источник всякого добра:
Не от нее ль душа становится бодра,
Кротка, правдива, утонченна,
Способней во сто крат в совете и войне?
Да будет же любовь благословенна!
В только что приведенной песне трубадур не даром упомянул о войне, потому что иногда его ничто так не веселит, как боевой клич, и он с воодушевлением рисует войну:
Вот всадников убитых кони
Блуждают по полю дрожа;
За недругом несясь в погоню
И славой предков дорожа,
Герой о том лишь помышляет,
Чтобы побольше снять голов
И рук отсечь, без дальных слов,
А сам нигде не отступает.
Что касается до нападений на духовенство и его алчность, то относительно этого предмета в провансальской поэзии попадаются и такие места:
Кто зло добру в делах предпочитает,
Безумец тот: не долог счастья срок,
Его, глядишь, на сутки не хватает.
Да нет, не вразумить нам скаредных глупцов,
Без пользы для себя век алчущих скупцов!
До нас дошло много биографий провансальских трубадуров, и по ним можно составить себе совсем ясное понятие о провансальской поэзии, которая, представляя из себя несомненное проявление личности, требует, кроме знакомства со своими произведениями, знания условий жизни авторов этих произведений. Для подобной цели можно было бы рассмотреть целый ряд биографий трубадуров; можно было бы ознакомиться с жизнью замечательного поэта и крайне эксцентричного Петра Видаля, нарядившегося однажды волком в честь своей дамы, имя которой было Loba (волчица), и бродившего некоторое время в этом виде; можно было бы извлечь много интересного из биографии Понса де Капдюэля, автора энергических и сильных стихотворений по поводу крестовых походов, или Вильгельма Фигвейраса, бичующего Рим и его нравственное падение; но достаточно остановиться на прославленном Бертране де Борне, который может назваться выразительным представителем трубадуров.
Бертран де Борн
Родившись, как предполагают, в 1145 году в родовом замке своего отца, барона средней руки, Бертране де Борн 9-ти лет был послан в соседний монастырь для обучения грамоте, где учился 5 лет, потом изучал военное дело, 21-го года был посвящен в рыцари, а в 1179 году женился; от этого брака у него было двое детей.
Как истый трубадур, Бертране знает идеальную рыцарскую любовь и является автором многих кансон, внушенных ему самым утонченным культом любви, но цель и задача всей его жизни — война. Он то и дело или сам воюет, или возбуждает к войне, и честь для него дорога так же, как и обнажение меча за святое дело. Это сильный не только телом, но и духом человек. Бертран не только постоянный союзнике непокорных сыновей Генриха II Плантагенета, короля Англии и владетеля лучшей половины Франции; он не пропускает ни одного случая, чтобы не обнаружить своей страсти к войне, и в своих сирвентах, распеваемых жонглером Папиолем, то упрекает королей Ричарда и Филиппа за медленность, которая мешает им вооружиться ради святого дела, то старается «пришпорить», как он выражается, т. е. побудить к войне, тех же Ричарда и Филиппа, льстя первому и унижая, сколько возможно, второго. Временами может показаться, что Бертран любит войну для войны, но зато иногда его сирвенты совсем другого направления: по поводу, например, смерти Генриха Юного он пишет ряд грустных сирвентов, в которых видно искреннее чувство и сильная привязанность к принцу со стороны Бертрана. После смерти своей второй жены он передал свои владения сыновьям и ушел в монастырь, где в 1215 году его поминали уже за упокой.
Бертран — вполне типичный трубадур, если, кроме любви, его так воодушевляет война, в которой он видит самое живое дело. Одно приготовление к бою приводит его в восторг, и он поет:
Как сладок мне разгул весны!
Вновь лист и цвет оживлены;
Опять веселый птичек хор
Лес песнью свежей оглашает,
Куда ни обратится взор,
Избушки, хутора встречает;
Но сладок мне и поля вид, —
Будь это осенью, весною, —
Где строй людей, коней стоит,
Вполне готовый к бою!
Но вот война началась, и восхищение Бертрана становится безграничным:
Мне любо видеть; лишь мелькнут
В дали бойцы передовые —
И люди и стада бегут
Укрыться в чащи вековые;
Ах, любо! там навстречу им
Вон с шумом выдвинулось войско,
И бой теперь необходим;
Иль где с отвагою геройской
Надежный замок силой взят,
Когда стена, вдруг треснув, рухнет, —
Не оторвался бы мой взгляд!
Трубадуры всегда довольно охотно переходили границу и странствовали по чужим землям, а после ужасов альбигойской войны они массами стали покидать родину для переселения к соседям, и прежде всего в северную Францию, где и поспешили распространить провансальскую поэзию. Ранее была и у северных французов лирика, и не народная только, но и искусственная; однако, эта лирика и незначительна по количеству стихотворений и слишком сбивает на эпос; истинная же искусственная лирика появилась в северной Франции одновременно с появлением в ней трубадуров. Провансальцы, таким образом, остаются всегда учителями, и их песни и громче и мелодичнее песен северных французов; однако, все же этих последних нельзя считать только переводчиками: во всяком случае, в северной Франции привились почти все виды провансальской поэзии.
Тибо Шампанский
Встречаются и среди северных французов хорошие поэты. Таков граф Тибо Шампанский, внук короля наваррского и сам впоследствии король наваррский. Он сыграл роль посредника между югом и севером Франции и своими произведениями хорошо выражает северофранцузскую лирическую поэзию.
Тибо Шампанский. Французская гравюра XIX в.
Этот богатый и влиятельный человек родился в 1201 году, был воспитан на юге, а большую часть жизни провел на севере; труверам, т. е. эпическим поэтам северной Франции, он принадлежит по языку и своей способности играть словами и шутить, а у трубадуров заимствует те или иные формы своих стихотворений. Вообще Тибо не пользовался популярностью; быть может, потому, что, в качестве владетеля обширных земель, помогал матери св. Людовика, Бланке Кастильской, поддерживать королевскую власть в разъединенной стране; но поэзия его всегда заслуживала интереса, так как многие из его песен отличаются не просто искренностью, но и задушевностью. Во всяком случае, он перебрал в этих песнях все три главные мотива провансальской поэзии; только провансальские описания весны ему и не нравятся, на все же другое он отзывчив, хотя любовь в его произведениях занимает, конечно, первое место. Так, Тибо воспевает прекрасные глазки своей дамы и раны, которые они нанесли его сердцу; он спрашивает себя, когда он увидит этих врагов, от которых так пострадал, и замечает при этом, что «на свете еще никогда не бывало человека, который бы так по-христиански любил своих врагов». Далее, он проповедует в стихах крестовый поход, после чего и отправляется в этот поход; наконец, он обличает и всеобщую испорченность нравов, причем довольно решительно заявляет, что «дьявол закинул в мир четыре удочки: роскошь, жадность, гордость и вероломство, и мошенник, к несчастию, ловит удачно». Умер Тибо в 1253 году.
Миннезингеры
Приблизительно около того же времени, когда провансальская лирика оказала свое влияние на северную Францию, она проникла и в Германию. Впервые песенное искусство трубадуров занесено было сюда еще ранее 1190 года поэтом Генрихом фон Фельдекэ, а затем, благодаря постоянным политическим сношениям Германии и Франции, рыцарству и крестовым походам, искусство это и вовсе переселилось к немцам, и искусственная немецкая лирика, которая начала было развиваться из народной, совершенно подчинилась провансальской. Тогда-то немцы вдохновились поэзией трубадуров и стали употреблять всяческие старания, чтобы сравняться с провансалами в их искусстве. Появились так называемые миннезингеры, так как любимой темой их песен была «Minne» — любовь.
Миннезингеры быстро размножились, но существовали не долго: через два, через три поколения немецкая лирика возвращается снова к народному направлению. Что касается до сословия, из которого появлялись миннезингеры, то это было почти исключительно дворянство, почему и поэзия их находила себе приют в рыцарских замках и княжеских дворцах, от которых и получила название придворной. Правда, императоры слишком редко сидели на месте, чтобы их дворы играли роль центров поэзии миннезингеров, но были дворы мелкие, как, например, тюрингенский, при котором миннезингеры собирались десятками.
Миннезингеры обращают большое внимание на форму, почему, между прочим, они и ставили так высоко своего Генриха фон Фельдекэ, обрабатывавшего всегда весьма старательно стих; они больше трубадуров заботятся о рифме, и метры их стихотворений разнообразнее. Среди видов этих стихотворений особенно часто встречаются простые, попарно рифмованные стихи без строф, или так называемые лейхи, сопровождаемые музыкой, и шпрюхи, соответствующие сирвентам в Провансе.
По содержанию своих песен, миннезингеры еще беднее трубадуров: любовь почти единственная их тема, и мы напрасно стали бы искать у них мотивов свободы или оппозиции, проявляющихся иногда в провансальской поэзии. Но и самая любовь в немецкой рыцарской лирике — робкая, сентиментальная и мечтательная; большей частью миннезингер прославляет возлюбленную, излагает обязанности любовного служения и никогда не говорит об измене или ревности. При этом, как северный человек, он поет отнюдь не весело о любви: он всегда вдумчив и наклонен к рефлексии, и его любовь в большинстве случаев выходит душевным настроением, тогда как у трубадура она полна пыла и страсти. Отсюда в немецкой рыцарской поэзии постоянно звучит глубоко грустная нота, отсюда же в ней постоянно исследуются психология и тайны любви. Миннезингеры хорошо сознавали суетность земных наслаждений, а это приводило их, с одной стороны, к религии, с другой — к созерцанию природы, и они отводят иногда в своих стихотворениях место то религии, то природе. Таким образом, миннезингеры подражают трубадурам, но в этом подражании основные черты их характера всегда остаются при них; задумчивость с мягкостью и расплывчатостью вечно присущи немецкой рыцарской поэзии, и потому следующая песня может назваться характерным образцом ее:
Кому не знакома вражда,
Тот жесткого слова иль слова презрения
Не скажет о женщине, ей в осуждение,
Но будет ей ласки привета дарить
И кротко о ней говорить.
Блаженство и радость в жизнь нашу вносящая,
Скромна и безмолвна любовь настоящая!
Как дым, улетает страданье от нас,
Испугано женской улыбкой единою;
В нас сердце трепещет любовной кручиною
От взгляда пленительных глаз.
Воздайте же должное образу чистому,
Челу молодому лилейно-лучистому,
Рубиновым, нежным устам
И алым, как розы, щекам.
Вид милых созданий с их чудными взорами
Нас все заставляет забыть,
И нет тех восторженных песен, которыми
Мы их не готовы почтить;
Но все же того, что и думаю, чувствую,
И самой хвалою стоустою
Не выразить людям вполне:
Того, как прекрасны оне.
Все на одни и те же мотивы пели и Фридрих фон Гузен, и Гартман фон Ауэ, и Ульрих фон Зингенберг, и Христиан фон Гамле, и очень многие еще другие миннезингеры; но эта литература любовных песен произвела одного художника с более обширным кругозором, художника, который вполне заслуживает уважения среди своих современников; имя этого художника Вальтер фон дер Фогельвейде, и на нем следует остановиться подробнее, так как ему принадлежит первое место среди миннезингеров.
Вальтер фон дер Фогельвейде
К сожалению, тогда как французы хорошо знают жизнь своих трубадуров, материалы для биографий немецких средневековых поэтов крайне скудны, и все, что известно о жизни Вальтера фон дер Фогельвейде, почерпнуто большей частью из его же собственных сочинений. Родился он, как предполагают, в южном Тироле около 1168 года и юность свою провел при дворе австрийского герцога Фридриха Католика; когда же этот последний умер в Палестине в 1198 году, Вальтер начал скитальческую жизнь, во время которой исходил не только Германию, но и многие чужие земли, причем, становясь на сторону того или другого государя, принимал участие, благодаря своему уму и таланту, в политических событиях. Между прочим, в это время Вальтеру пришлось побывать и при дворе известного покровителя поэтов, ландграфа Германа Тюрингенского и участвовать в знаменитом Вартбургском состязании поэтов. Вскоре он принимает сторону императора Оттона против папы Иннокентия II и с этих пор в своих произведениях очень часто возвращается к вопросу о притязаниях Рима и о поведении духовенства. «Хорошо папе смеяться в Риме», восклицает между прочим Вальтер, «в то время как добродушные немцы опоражнивают кошельки в пользу его казны! Боюсь я только, что деньги эти никогда не увидят Святой Земли, и в одном Риме будут знать, сколько еще есть в Германии дураков и дур!» С течением времени Вальтер покинул Оттона и перешел на сторону Фридриха II, и от этого последнего получил в собственность ленное поместье, о котором давно умолял своих прежних покровителей. Однако, не долго прожил он на одном месте и снова принялся за свои странствия; когда же Фридрих II двинулся в Святую Землю, отправился вместе с ним и Вальтер. Умер Вальтер в Вюрцбурге после 1230 года.
Уже из сказанного можно заключить, что Вальтер фон дер Фогельвейде, не в пример другим миннезингерам, затрагивал в своих стихах предательство духовенства; но не в одном только этом отношении он был единственным в своем роде. Вальтер вообще принадлежал к более мужественным характерам и, не ограничиваясь обычной темой лирической поэзии своей эпохи, т. е. любовью, он с энтузиазмом воспевал свое отечество, столь горячо любимое им, и не был чужд в своих шпрюхах политики, причем он пел всегда с убеждением, а не из того или другого расчета. О легкости и красоте стихов его, равно как и о силе его чувства и искренности, может свидетельствовать следующее стихотворение:
В чужих краях нередко я блуждал,
Но, увлечен чарующею силой,
Я никогда нигде не забывал
Ни дев, ни жен своей отчизны милой.
К чему мне лгать? В сердечной глубине
Носил я образ женщины немецкой,
И был всегда он мил и дорог мне
Своею непорочностию детской.
Чей жаждет дух любви и красоты,
Пускай спешит в наш край благословенный.
О край родной! могилой будь мне ты:
Тебя прекрасней нет во всей вселенной.
Вольфрам фон Эшенбах
После Вальтера фон дер Фогельвейде, нельзя не упомянуть о Вольфраме фон Эшенбахе, который, хотя и знаменит своими эпическими поэмами, но и по таланту и по характеру был чистейшим лириком. Не говоря уже о том, что Вольфрам — автор многих лирических стихотворений, и поэмы его — «Парциваль», «Виллегальм» и «Титурэль» — представляют из себя не что иное, как сборники лирических порывов, так как каждая отдельная строфа в них дышит самым горячим лиризмом. Таким образом, Вольфрам — в полном смысле слова миннезингер, и доказательством этого может послужить следующая песня Сигуны из поэмы «Титурэль»:
Бывало, под вечер с тоской в окошко на степь я глядела.
Долина, теряясь вдали, одна предо мною белела.
Он редко ко мне приходил, и горькой, обильной слезой
Платить приходилося мне за счастье минуты одной.
Брожу от окошка к стене я взад и вперед в нетерпенье,
С востока на запад брожу, как будто в меня убежденье
О том, что случилось со мной, уже поселилось давно,
И много ли, мало ль часов печалюсь и — все мне равно!
На бурных я волнах подчас плыву по пучине глубокой
И думаю: если б ко мне примчалась из дали широкой
Внезапно счастливая весть, в утеху печали живой,
Что горя сердечную боль утешит мне друг дорогой.
Куда улетели навек утехи мои золотые?
Где бодрость былая моя? где радости сердца живые?
Одна нам досталась судьба: он нужен один мне; но я —
Ведь также ему дорога — что же он избегает меня?
К XIV веку проходит время процветания средневековой лирики во Франции, а немецкая рыцарская лирика, доведенная до смешных крайностей Ульрихом фон Лихтенштейном в его «служении дамам» и вызвавшая ряд пародий со стороны Нитгарта и Тангейзера, сначала принимает дидактическое направление, потом изгоняется из княжеских дворцов и дворянских замков, ютится некоторое время в городах и, наконец, замирает, уступая место народной песне. Можно было бы посмотреть, как привилась провансальская лирика в других странах Европы, но повсюду это были только отзвуки лирики трубадуров. Во всяком случае, эта лирика сделала свое дело: оставляя следы по всей Европе, она оказала большое влияние на образование всей средневековой и новейшей литературы.
Автор: И. Казанский