Введение
Лишь за последние 20 лет историки искусства распространили свои изыскания на область, остававшуюся дотоле, несмотря на богатство свое, совершенно необследованною. Этой, бывшей так долго в забросе, областью являются восточные ковры. Причины такого отношения к произведениям восточного коврово-ткацкого искусства нельзя искать ни в отсутствии интереса к ним, ни в трудности обработки и кажущейся малосодержательности самого предмета; они кроются, по-видимому, в том, что, ввиду полной неисследованности этой области, никто не находил в себе достаточно смелости и решительности, чтобы броситься в это море всевозможных вопросов и приступить к работе, которая в совокупности своей могла казаться непосильной.
Совершенная ненадежность тех скудных данных которые имелись налицо, и полное отсутствие каких-либо пособий по изучению вопроса долго не позволяли музеям, собирателям и любителям приняться за восточные ковры. Кое-где в собраниях можно было встретить отдельные, выдающиеся по красоте и ценности, ковры, например, роскошный ковер блестящей эпохи Сефевидов, или превосходный малоазиатский молитвенный ковер, или, наконец, затканный шелками ковер какого-нибудь кочевого племени, — но в сущности никто толком не знал, что делать с ними. Сведения о времени и месте изготовления бывали обыкновенно гадательны и неопределенны, для изучения техники не было достаточных сравнительных материалов, наконец, орнамент являлся объектом всевозможных бессистемных предположений. Даже в настоящее время мы только начинаем проникать в эту область, и пройдет, вероятно, еще немало времени, пока история ковровой промышленности Востока станет нам так же знакома, как история других отраслей художественной промышленности. Для этого в первую очередь нужна совместная работа востоковедов, историков и историков искусства.
Богатейшая выставка восточных ковров, состоявшаяся в 1890 году в Вене, дала повод начать изучение этой отрасли искусства, результатом чего появилось несколько трудов, проложивших, можно сказать, первые тропы в дебрях этой неведомой области. Пионерами здесь явились такие испытанные силы, как Боде, Лессинг, А. Ригль, Робинсон, Черчилль и Карабачек. Труды их, естественно, не исчерпывают вопроса во всей полноте, но, благодаря этим работам, вопросы, касающиеся ковров Персии и Малой Азии — стран с наиболее развитым ковровым производством, — могут считаться выясненными настолько, что здесь мы до известной степени имеем возможность ориентироваться. Но Кавказ, Закаспийский край, Афганистан, Индия, Китай и весь север Африки до настоящего времени почти вовсе не исследованы.
Мы здесь считаем приятным долгом поблагодарить С.М. Дудина и Н.Ф. Бурдукова, с крайней любезностью взявших на себя труд, при частых своих поездках в Среднюю Азию, собрать ответы на некоторые, заданные нами, вопросы по ковровому делу и предоставившим нам возможность использовать их познания.
Предлагаемым кратким очерком мы желали бы обратить внимание читателей на эту область, заинтересовать их этой отраслью художественной промышленности, более старые произведения которой с каждым днем делаются все более редкими, и дать краткое руководство, которое несколько помогло бы им разбираться в ковровых изделиях Средней Азии, в частности русских Среднеазиатских владений. Тем же, у кого имеются старые ковры из Закаспийского края, мы советуем тщательно беречь их от моли, не разрезать их на обивку мебели (последнее, к сожалению, слишком часто проделывается, особенно с небольшими ковриками кочевых народов) и не продавать, чтобы заменять их имитациями европейского происхождения. Недалеко уже время, когда всякий старый настоящий восточный ковер будет цениться относительно так же дорого, как теперь ценится старый настоящий фарфор, несмотря на то, что современные заводы тысячами выпускают более законченные в техническом отношении изделия.
До сих пор за границей не имеется почти ни одной работы о среднеазиатских коврах, а у нас в России о них написано очень немного. Русская публика всего дважды имела случай ознакомиться с систематизированными собраниями среднеазиатских ковров, именно на Кустарной выставке (собрание А.А. Боголюбова) в Таврическом дворце в 1902 г. и на Исторической выставке (собрания барона А.Е. Фелькерзама и Н.Ф Бурдукова) в музее барона Штиглица в 1904 г. Громадную ценность представляет собрание ковров в Этнографическом отделе Музея Александра III, но пока оно еще недоступно публике. Оно представляет собою богатейшее в мире собрание этого рода и впоследствии явится неисчерпаемой сокровищницей для исследователей. В настоящее время лишь небольшая часть этих сокровищ, — именно собрание генерала Боголюбова, принесенное им в дар музею, — издана в красках. Однако, это в высшей степени роскошное и ценное издание доступно лишь немногим; оно снабжено прекрасной картой, показывающей наглядно распространение коврового производства в Средней Азии.
Ковровое производство Востока представляет собою одну из древнейших форм художественного творчества, и притом одно из самых ранних, чуть ли не доисторических, занятий исключительно женщин. «Смена цивилизаций, эпохи грозных нашествий, великие мировые события — все это отражалось в той или другой мере на различных отраслях труда и творчества человечества. Одни из этих отраслей исчезли совершенно, уступая место новым формам, другие видоизменились настолько, что либо обезличивались, либо сохранили самую слабую, едва заметную связь с прежним. Но ковровое производство среди всего этого представляет драгоценное исключение в историческом и художественном отношениях. В этом производстве, со времен его зачатка почти без изменений дожившем, в отношении техники, до наших дней, как в священном сосуде скопились драгоценные капли художественного творчества народов всех эпох и цивилизаций, сменявшихся на широкой арене Востока. Из приходивших друг другу на смену народов, каждый приносил свою дань в художественность коврового производства. Победитель не гасил духа побежденного. Песнь и художественность в ковровом производстве — те формы, в которые укладывались со времен седой старины отражения эстетики народа и их внутренний мир. Если песнь погасла вскоре за угасшими народами, создавшими ее, и скрылась от нас в тумане далекого прошлого, то зато в орнаментах ковров, в сочетаниях красок, перешагнувших к нам из-за порога веков и тысячелетий, раздается различными отголосками эхо художественного творчества былого, твердо устоявшего против натиска всеуничтожающего неумолимого времени» (Н. Бурдуков, каталог его собрания на выставке 1904 г.). Таким бессознательным ощущением, надо полагать, в известной мере объясняется притягательная сила, которую имеют старинные восточные ковры не только для любителя и собирателя, но и для научного исследователя. Кто хоть раз подпал под эти чары, тот уже не уйдет от них, как бы ни старался; и это несмотря на трудности полного освещения сущности и исторического развития старинного восточного ковра, а может быть, именно вследствие их. Вполне справедливо говорит А. Ригль (A. Riegl: «Ein orientalischer Teppich vom Jahre 1902»): «пусть укажут другую область художественной промышленности, для правильного понимания которой требовалось бы такое множество разнообразных познаний». И в самом деле, для решения всех встречающихся здесь вопросов нужны естественники, техники, историки искусства, историки, географы и художники.
Поразительное разнообразие и красота восточных ковров находит свое объяснение, главным образом, в том, что почти все они являются произведениями домашнего труда и предназначались исключительно для собственного домашнего обихода; притом изготовляли их не спеша, без мысли о скорейшей наживе, не стесняясь требованиями заказчика. Такая свобода в работе, границы которой определялись лишь пределами знания и умения исполнителей, давала простор творчества, какой мы встречаем лишь на Востоке почти до нынешнего времени. Бездорожье и трудность сообщений, племенная обособленность и различие языков являлись причинами локализации вкусов, традиций и художественных направлений; упорная приверженность к стародавним обычаям и привычкам, консервативное направление духовного мира в связи с суеверными предрассудками, климатические условия, религиозные воззрения, склонность к символизму и мистике — вот те факторы, благодаря которым число вариаций возрастает до бесконечности. Влияние их, заметное во всех отраслях творчества Востока, особенно ярко сказывается в ковровом производстве. Неотразимое очарование гармонического сочетания красок, причудливого орнамента и, наконец, самого материала, одинаково ласкающего глаз и осязание, действует успокаивающим и умиротворяющим образом на душу, — по крайней мере на душу того, кто вообще доступен подобным чувствам и нуждается в них. Именно эта невещественность, кажущаяся случайность в сочетании линий и красок, эти аккорды и гармонии красок и форм, являются, да позволено будет так выразиться, музыкой для глаз и не встречаются ни в каком ином проявлении творчества столь свободными от всякой преднамеренности, направляющей наши мысли и чувства; а ведь и живопись, даже в прекраснейших своих произведениях, и поэзия неизменно направляют определенным образом мысли и чувства наши уже самыми своими сюжетами. Но не всякому дано понимать эту зрительную музыку; только подготовленному, только посвященному открывается вся тайная прелесть ее, и лишь он улавливает в ней незатуманенное человеческими страстями и слабостями чарующее отражение иного мира, радостного и спокойного как музыка, как песнь без слов; гармонические сочетания красок и линий дают настроение, оплодотворяют фантазию и вызывают в душе рой неясных дум. Недаром англичане, — у которых наряду с выдающимся практическим смыслом и трезвым умом много эстетического чутья, в фантазии и поэтическом творчестве которых за наружным спокойствием и даже холодностью часто таится столько страсти и нежности чувства, — являются первыми почитателями, любителями и собирателями восточных ковров. Немудрено, что именно они пустили в обращение термин «ковровая болезнь» для обозначения той, переходящей иногда прямо в страсть, любви к коврам, которая так часто наблюдается у их побывавших на Востоке соотечественников. Кому хоть раз случалось побывать в большом складе ковров в Европе, например, в Константинополе, Лондоне, Париже, Вене, Берлине, Петрограде, Лейпциге, или в Азии, в Смирне, Тифлисе, Асхабаде, Бухаре, Дели и т.д., тот наверно вначале вынес впечатление невозможности разобраться в этой массе различных орнаментов, в этом разнообразии сортов и названий. На первый взгляд кажется, будто чуть ли не в каждом новом ковре столько своеобразного, будто он так не похож на предыдущие, что мысль об определении их по месту и времени представляется совершенно безнадежной. На самом деле, однако, при ближайшем ознакомлении даже новичок быстро осваивается, научается отличать отдельные группы, и кажущееся бесконечное разнообразие ковров по краскам, рисунку и технике сокращается значительно.
До настоящего времени на западе от линии Тифлис — Москва — Петроград в торговлю под названием «бухарских» поступает весьма пестрая по составу группа ковров (мы имеем в виду преимущественно старинные). Иногда торговцы некоторым сортам дают еще отдельные названия, например, «Кашгар», «Хотан» или «Теке», что еще увеличивает путаницу, так как названия эти произвольны. При посещении даже наиболее значительных ковровых фирм, каждый раз приходится убеждаться в том, что сами торговцы мало знают о своем товаре. Ничего кроме ходячих обозначений: персидский, бухарский, смирнский и т.д. они не в состоянии сообщить о имеющихся у них старинных коврах, а если и известны им места выделки разных типов, то все же торговые интересы всегда заставляют не указывать их, за исключением общеизвестных центров производства. В Европе повсеместно ошибочно принимают эти обозначения за названия мест производства и считают такие ковры изделием бухарцев, хотанцев или кашгарцев. Это, однако, безусловно неправильно. Бухарцы, т.е. сарты и таджики, сами ковров не производят, а лишь вышивки и нечто вроде аппликации по шелку, холсту, шерсти и бумаге. Правда, техника эта весьма древняя, так как уже в 1403 г. испанец Клавихо (Clavijo) упоминает о ней в своем описании, но с выделкой ковров она ничего общего не имеет. То же относится к Хотану и Кашгару. И там ковров не делают, так как смешанное полукитайское население этих местностей, а в частности самих городов этих, совершенно незнакомо с техникой коврового производства. Бухара, Кашгар и Хотан являются лишь складочными и торговыми пунктами для всевозможных товаров Средней Азии, среди которых за последние 30 лет ковры занимают весьма важное место. Так как товары из более восточных Кашгара и Хотана направляются через Бухару, то они часто уже здесь теряют свои названия и в Европе весь закаспийский товар шел, а часто и поныне идет, под общим названием «бухарского». В действительности же, все ковровое производство Средней Азии, как в древности, так и ныне, разделяется по происхождению своему на три главные группы и находится в руках исключительно кочевых племен. Эти племена — туркмены, киргизы и узбеки (племя родственное киргизам). К этим трем главным группам следует еще прибавить афганские и некоторые североперсидские ковры и, наконец, еще известные под названием «белуджинских» ковры Белуджистана (так называемые «парчи»), которые отчасти направляются на север. Этими тремя главными группами ковров, производящихся в пределах Российской Империи, мы займемся подробнее.
Пути торговли и караванные дороги Средней Азии остались те же ныне, как и в древности. Один из них идет из Бухары, и через Казалинск и Оренбург ведет пустыней и степью в Россию. Он существует уже много веков, а быть может, и несколько тысяч лет. Уже в 1344 г. Ибн Батута совершил путешествие с Урала в Бухару, причем ехал вначале на арбе, сперва с конной, затем с верблюжьей тягой, а затем и верхом на верблюдах. Товары, направлявшиеся в Бухару из Индии, также шли обычным неизменным путем через Афганистан; этот путь шел из Пешевара через Кабул и Кашгар. Лишь когда в Афганистане бушевали восстания, направление это временно заменялось другим через Бендер, Абассию, Мешхед, Герат и Керки. На основании русских посольских отчетов нам известно, что уже около 1600 г. в Астрахани был бухарский каравансарай. Керки, как мы увидим в дальнейшем, имеет для нас важное значение, как один из крупных центров производства. В средние века, и даже раньше, среднеазиатские товары шли еще через Персию на Трапезунд, бывший одним из самых цветущих торговых городов с X и до XV вв.; отсюда они направлялись уже морем в Европу. Путь через Каспийское море на Баку — Тифлис — Батум, конечно, совсем нового происхождения.
Хотя мы с уверенностью можем предположить, что употребление ковров распространено, особенно среди живущих в кибитках кочевых племен, уже не меньше двух тысяч лет, тем не менее наше знание деталей, орнамента и техники, словом более подробное и обширное знакомство с коврами, представляется весьма неполным и отрывочным. Мы взяли на себя труд внимательно просмотреть в этом отношении большое число описаний путешествий по Средней Азии, начиная с наиболее старинных, причем впервые использованы были и русские источники. Постоянные передвижения племен, опустошительные войны, которые вели друг с другом народы Средней Азии, расовая борьба, театром которой являлся этот край, оставляли здесь свои разрушительные следы и делали почти невозможным посещение этих стран европейцами и ознакомление их с этим далеким сказочным миром. Как известно, найденная в Керчинских развалинах гранитная плита с монгольской надписью, разобранной академиком Шмидтом в Петрограде, представляет собой единственный дошедший до нас памятник Чингис-хана. Ею увековечивалось покорение царства Саратагол (Каракитай) и относится она к 1219-20 гг. Надо думать, что лишь в азиатском ковре до нас дошли еще некоторые формы из той эпохи, передающие нам последнее воспоминание о великом погибшем царстве Чингис-хана.
У Марко Поло, знаменитого путешественника, посетившего Двор Чингис-хана, упоминается о коврах, но, к сожалению, не имеется описания хотя бы одного из них. Но на основании встречающихся уже с XV в. в итальянской живописи точных копий восточных ковров, мы знаем, что таковые, во всяком случае в типах малоазиатских, персидских и среднеазиатских, претерпели с тех пор лишь самые незначительные изменения и поэтому вполне допустимо предположение, что и в более раннее время общий характер орнамента был почти таким же. Это относится, главным образом, к коврам кочевников, так как парадные ковры, конечно, находились под влиянием моды; по крайней мере, в них ясно отражается несколько разных стилей. По этому вопросу столько уже писалось, что мы не станем утруждать читателя повторением известного и отсылаем его к перечню литературы в конце нашей статьи.
В области коврового производства наибольший интерес представляют не великолепные ковры Персии, а именно ковры кочевых народов, в замкнутой среде которых преемственно живет это искусство. В этих коврах есть особая прелесть; они находят живой отклик в эстетическом чутье и чувстве стиля европейцев. Размеры их, правда, обыкновенно не велики, орнаментика часто кажется наивной и примитивной, но по технике своей они иногда приближаются к лучшим изделиям персидским и не уступают им в колорите. Подражание восточным коврам началось уже очень давно. Средневековые итальянские и французские копии стояли значительно выше современных изделий этого рода, особенно в отношении чувства стиля и присущей ему гибкости орнамента, а также и благодаря настоящим растительным краскам, которые, как известно, давно уже вышли из употребления в Европе. Эти подражания являются блестящими памятниками тонкого и художественного чутья; качество их было так превосходно, что они могли на самом Востоке конкурировать с местными изделиями.
В настоящее время все это изменилось коренным образом: скупщики и комиссионеры из Англии, Германии и Америки в течение нескольких десятков лет так успешно поработали, как в Малой Азии и Персии, так и в Средней Азии, что там почти не осталось предметов старины, но хуже того — они, в качестве представителей европейских фабрик, распространяя анилиновые краски, раздавая заказы на имитации старинных образцов, ухудшили качество, понизив тонкость и добротность материала, и вообще принесли ковровому производству Востока столько вреда и ущерба, что вряд ли оно сможет оправиться. Наконец, в самой Европе в таких размерах производится подделка восточных ковров, что в изобилии их утопают и гибнут все зачатки настоящего искусства и промышленности. Отрадно хоть то, что в подделке старинных ковров пока не достигнуто почти никаких успехов; навести «старину» на современные настоящие ковры тоже, по-видимому, не удается. Красота настоящего старого ковра растет с каждым годом; наоборот, новый ковер, подделанный под старину, только теряет и ухудшается от времени. Все приемы, применяемые для обманного наведения старины в других отраслях художественной промышленности, как обработка всевозможными протравами, подкапчивание и запыление, тут, по-видимому, ни к чему не ведут. До сих пор не удается искусственно получить эту характерную очаровательную серебристость, являющуюся, вероятно, следствием разрушения наружных слоев отдельных шерстинок. Шелковистость старых ковров, прелесть оттенков их окраски и некоторая мягкость всей ткани их получаются только действием времени и многих привходящих обстоятельств, которые не удается воспроизвести искусственно. Будем надеяться, что в этом направлении современная техника надолго еще останется бессильною.
Прежде чем обратиться к подробному изучение коврового производства Средней Азии, нам следует несколько ознакомиться с устройством этого общего всем кочевникам жилища — кибитки, давшей главный толчок возникновению ковров, и для разных частей которой изготовляются особые, отличающиеся друг от друга по форме и названиям, ковры. Шатер или кибитка, в ее конусообразной, крышевидной или круглой формах, — весьма древнего происхождения и является для всех народов Востока одним из первоначальных типов жилища. Уже в Ветхом Завете неоднократно упоминается о шатрах с указанием вполне определенных деталей. Напр.: Кн. прор. Исайи, 54, 2. «Распространи место шатра твоего, расширь покровы жилищ твоих; не стесняйся, пусти длиннее верви твои, и утверди колья твои».
Кибиткой пользовались в походе или на охоте и оседлые народы Востока до последнего времени. Уже в древнейшем типе шатра мы находим остов из жердей, обтянутый тканями, образующими стены и кровлю. Веревки, которые крепились к кольям вокруг шатра, придавали всему сооружению устойчивость и защищали от порывов ветра. В конструкции и плане кибитки всегда преследовалась быстрота сборки и разборки ее, что, конечно, являлось крайне важным моментом в жизни кочевника, а также в походе и на охоте. Сборка и разборка кибитки лежали почти исключительно на женщинах и требовали большого навыка и ловкости. Таким образом, отдельные семьи и даже целые племена могли в кратчайший срок менять местопребывание. Изучая внимательно описания кибиток, оставленные нам Марко Поло (1230 г.), Плано Карпини (1246 г.), Клавихо (1403 г.), Барбаро (1436 г.) и другими путешественниками средневековья, мы убеждаемся, что конструкция, способ крепления и внутреннее убранство кибитки остались теми же доныне; разница лишь в том, что теперь нам не видать уже прежних грандиозных шатров восточных князей или пышных завес из расшитых тканей, которыми окружались и отгораживались отдельные части табора. То, что мы теперь видим в Средней Азии, представляется в сравнении с прошлым весьма бедным и мелким, несмотря на сходство и общность принципа. Некогда там стояли целые города кибиток и были настоящие шатры-дворцы с высокими просторными покоями, с окнами и дверьми, с крытыми галереями — вытянутыми в длину шатрами, соединявшими одни кибитки с другими, — с нишами, верандами и вестибюлями. Всюду проскальзывает намеренное подражание архитектурным формам, желание придать постройке вид массивного каменного здания; из материи делались даже зубчатые стены, которые, вероятно, держались на рамах из легких деревянных планок. Главными врагами обитателей степей являются солнце и ветер, в гораздо меньшей степени дождь и холод, ввиду кратковременности зимы. Поэтому одной из первых забот является защита от палящих солнечных лучей; но легкие кибитки должны также обладать достаточной прочностью, чтобы противостоять свирепым буранам пустыни и тучам пыли и песка, которые они поднимают и несут с собой; наконец, кибитка должна давать защиту жителям пустыни и их домашнему скарбу от весьма чувствительного даже в жаркую пору ночного холода, от продолжительных зимних и все смывающих грозовых ливней. Путем тысячелетнего опыта трудная задача эта на Востоке разрешена была в совершенстве, несмотря на то, что она усложнялась еще требованиями быстроты сборки и разборки и крайней ограниченности веса для кочевки.
Уже Гораций упоминает о кибитках на колесах у скифов; впоследствии подобные кибитки имели монголы (Hammer-Purgatall и Rubruquis); кочевники Азии перевозили свои кибитки на четырехколесных арбах (Travels of Marco Polo, by Marsden, p. 214); у отдельных семей или у мелких племен они навьючивались также на лошадей и верблюдов. Как в прежние времена, так и ныне, у разных племен кибитки покрываются разными материями; такое разнообразие наблюдается и в формах самых кибиток, в которых то имеется выходное отверстие для дыма, то его нет; вместе с формой кибитки у разных племен различно и расположение входа — у некоторых они неизменно обращены на юг, у других на восток или на запад (Rubruquis: Purchass Pilgr. ľigr. V. III, p. 3; Plano Carpini; Josafat Barbaro, том I. Библиотека иностр. писателей о России, СПб., 1836 г., Ambrosio Contarini, там же). У одних бока и верх кибитки обтянуты собачьими шкурами, у других кошмой (войлоком), холстом или гладкими (нестрижеными) коврами; столь же разнообразен цвет их: то черный, то белый, то, наконец, пестрый. Часто вход завешивается ковром или вся кибитка опоясана ковровой полосой. Внутренность этих легких построек обтягивается и украшается, в зависимости от достатка хозяев и племенных обычаев, кошмами, звериными шкурами, коврами или тканями. Пол застлан коврами, вдоль стен расставлены покрытые коврами ящики или же по стенам развешаны ковровые сумы, заступающие место шкафов и служащие для хранения всевозможной утвари. Нам трудно представить себе все великолепие и роскошь убранства парадных кибиток прежних времен, в котором ковры занимали первое место. Чтобы читатель сам мог составить себе понятие о таких великолепных шатрах, мы позволим себе привести несколько примеров из правдивых описаний знаменитых путешественников. Так, Марко Поло (1271-1323), описывая соколиную охоту у Кубылей-хана, в которой он сам принимал участие, рассказывает следующее: «Его Величество выезжает на двух слонах, иногда, смотря по местности, и на одном; обыкновенно же он выезжает на четырех (связанных между собой), на спинах которых возвышается удивительной работы деревянный шатер. Внутри он обтянут парчой, а снаружи покрыт львиными (т.е. тигровыми и барсовыми) шкурами. В этом шатре Е. В. пребывает во время всей охоты, так как страдает приступами подагры. При нем всегда находятся 10-12 соколов и столько же приближенных вельмож». По окончании охоты хан отправляется к так называемому «Какзар-Модин» — сборному пункту, где уже разбиты его шатры, шатры его сыновей, телохранителей, знатнейших сановников, охотников и т.д. «Шатров этих тысяч десять и они представляют великолепное зрелище. Шатер Е. В., в котором обыкновенно происходят приемы, так просторен, что вмещает до десяти тысяч человек. Входом он обращен на юг. С восточной стороны к этому шатру примыкает другой, с большой залой, где обычно пребывает хан с приближенными и где принимает лишь тех, с кем желает говорить лично. Далее следует другой, тоже прекрасный и просторный, покой, служащий опочивальней Е. В. Кроме того, рядом с главным шатром разбито множество мелких кибиток — помещений для прислуги ханской — но они стоят отдельно и не соединены с главным шатром. Все эти залы и покои построены следующим образом: каждый шатер покоится на трех позолоченных, превосходно отделанных столбах; снаружи шатры покрыты львиными шкурами с белыми, красными и черными полосами. Шкуры сшиты так тщательно, что не пропускают ни дождя, ни ветра; внутри же шатры обтянуты горностаевым и собольим мехами, т.е. самыми драгоценными, так как цена собольей шубы из лучших шкурок доходит до 2.000 золотых (византийских), из средних — не ниже 1.000; поэтому татары и называют соболий мех царем мехов. Из таких лишь мехов состоит внутренняя обивка шатров Е. В., причем она сделана необыкновенно искусно и с большим вкусом. А восемь веревок, при помощи которых она натянута, сплетены из чистого шелка. Недалеко от шатра Е. В. помещаются шатры его жен, тоже великолепно и красиво убранные» (Travels of Marco Polo, by Marsden, II, ch. 16, p. 342-345).
В отношении знакомства с кибитками Средней Азии, мы находимся в особенно благоприятных условиях. Дело в том, что мы имеем одно из прелестнейших описаний путешествия средневековой эпохи, — именно дневник испанца Дон Рюн Гонзалес де Клавихо, совершившего в качестве посланника короля кастильского Дон Энрико III, в 1403-1406 гг. путешествие в Самарканд к знаменитому Тамерлану. Маршрут его лежал на Константинополь, Трапезунд, через северную часть Персии в самую глубь нынешней русской Среднеазиатской области, в центре владений великого завоевателя, предка Великих Моголов, выдававшего себя за потомка Чингис-хана. Вся книга («Сборник Отд. русск. яз. и словесности Имп. Акад. Наук», XXVIII, №1. «Жизнь и деяния Великого Тамерлана, сочинение Клавихо». СПБ. 1881) представляет большой интерес, но мы здесь остановимся, конечно, лишь на некоторых местах, где описываются кибитки и таборы Тимура. Как указано выше, ковер и кибитки так тесно связаны между собою, что эти отрывки живее представят читателю обстановку, близкую к теме нашего очерка.
Клавихо отличался острой наблюдательностью, удивительным чутьем, способностью правильно понимать виденное; при этом, описания его точны и правдивы, и часто поражаешься, как близко они соответствуют тому, что мы и поныне видим в Средней Азии. По форме, окраске и технике мы узнаем в его описании целый ряд предметов современного обихода. От его внимания ничто не ускользает; притом он обладает глазом художника и старается передать свои впечатления выпукло и наглядно; чувствуется, как сам он восхищается виденным и какое глубокое впечатление оно на него произвело.
Рассказывая о богатстве Самарканда, Клавихо говорит, что оно состояло не только из всевозможных припасов, но также из множества драгоценных товаров, среди которых он называет атлас, шелковую тафту, терсепаль и другие ткани, изготовлявшиеся там в изобилии; затем он упоминает о мехах и шелковых материях для подкладок, о красящих в золотой и голубой цвета веществах и о коврах. Тимур, желая сделать свою столицу богатой и великой, собрал туда из всех покоренных стран множество искусных мастеров, умевших выделывать шелковые ткани, оружейников, гончаров, стекольщиков, ваятелей, ювелиров и др. Клавихо говорит, что в то время в самом Самарканде исполнялись заказы на любую вещь. Благодаря этому, население города увеличилось на 150.000 человек, среди которых были представители самых разнообразных народов — турки, арабы, мавры, христиане из Греции и Армении, «Наскорины и Якобиты» и христиане, «принимающие крещение огнем на лице». Среди привозных товаров из самых отдаленных стран, он называет шедшие из Руксии (России) и Татарии (Южной России), преимущественно кожи и холст; из Китая привозились лучшие в мире шелка и атлас. Но предоставим слово ему самому.
«По прибытии, посольство увидело множество прекрасных кибиток, расположенных большей частью по берегу реки. Кибитки были очень красивы и стояли очень близко друг к другу… Когда посольство находилось уже недалеко от царских шатров, ему отвели место под навесом; навес этот был сделан из белого холста, украшенного разноцветными матерчатыми нашивками. Он был длинный, поддерживали его две жерди и веревки, на которые был натянут холст. В лагере виднелось много таких навесов; их делают такими большими и высокими для защиты от солнца при свободном доступе воздуха. Недалеко от этих навесов находился большой и высокий павильон шатрообразной формы, но четырехугольный, высотой в три копья, если не выше. Боковые стенки его не доходили до земли на высоту одного копья. Павильон этот был в 100 шагов шириной, четырехугольный; кровля его была круглая вроде свода и поддерживалась двенадцатью столбами, толщиной каждый в туловище человека. Она была расписана лазурью, золотом и иными цветами. От угла до угла были по три столба; каждый состоял из трех частей, связанных в одно целое. Для установки их подымали при помощи колес, вроде тележных; таким же образом устанавливались и двери. В нескольких местах столбы были стянуты обручами, служившими для скрепления (этими обручами, по-видимому, были связаны между собой отдельные части столбов, про которые говорится выше). Со свода, перекрывавшего павильон, у каждого столба свешивались куски шелковой ткани; они привязывались к столбам и, закрепленные таким образом, образовывали арку через все помещение (здесь отчетливо заметно подражание архитектурным формам в конструкции шатров и попытка придать ей вид массивной каменной постройки. Дальше также и не раз встретим подобные примеры). Снаружи этого квадрата (т.е. всего павильона) находились соединенные с главным павильоном тоже четырехугольные сени. Эти сени или портал покоились на 24 столбах, более тонких, однако, чем столбы павильона. Таким образом, всего в этом шатре имелось 36 столбов. Для укрепления шатра имелось не менее 500 разноцветных веревок (они, по-видимому, привязывались ко вбитым снаружи кольям). Внутри павильон был обит красной материей, красиво расшитой узорами из других, местами затканных золотом, шелковых тканей. Посреди плафона узоры были особенно богаты, а в углах было изображено по одному орлу со сложенными крыльями. Снаружи шатер был обтянут шелковой материей из белых, темных и желтых полос, вроде «sarsani» (вероятно, имеется в виду «sarazani» — сарацинская ткань, похожая на полосатые африканские ткани, хорошо известные Клавихо по его родине). Над каждым углом шатра возвышалось по одному столбу с медным шаром (mauzana — дословно яблоко) и на нем полумесяцем. Над вершиной шатра (т.е. по середине купола) еще более возвышались четыре столба, украшенные шарами и большими полумесяцами; по середине же между этими столбами высилась башня с разными зубцами из шелковой материи, и с дверью. Когда ветер расстраивал павильон или столбы, то люди забирались на верх и могли ходить по куполу для исправлений. Шатер был так высок, что издали производил впечатление замка, и так велик и обширен, что нельзя было без удивления смотреть на него, а все красоты внутри его невозможно описать».
«Внутри шатра имелось с одной стороны возвышение из ковров (следует понимать: покрытое коврами), а поверх его — друг на друге 3-4 тюфяка. Это возвышение было предназначено для государя. Слева, несколько сбоку от первого, находилось второе возвышение из ковров, и рядом еще третье, более низкое. Шатер был окружен оградой, вроде городской или замковой стены; она состояла из шелковой материи со многими вставками из других материй и сверху заканчивалась зубцами. С наружной и с внутренней стороны ограды закреплялись веревками. Изнутри поддерживали ее столбы (т.е. материя была натянута от столба к столбу, обхватывая их, а веревки крепились к колышкам, вбитым с обеих сторон в землю). Ограда эта была круглою, диаметром около 300 шагов, вышина ее была в рост всадника. В ограде были проделаны весьма высокие арочные ворота с открывающимися внутрь и наружу дверьми, такими же, как и вся стена (т.е. из шелковой материи); на одной двери имелись запоры. Над входом возвышалась четырехугольная башня с зубцами и, хотя и вся ограда была богато украшена узорами и вышивками, украшения на дверях, на арках и на башне были еще более высокого качества. Такая ограда носит название «Салапарда» («Salaparda», также «Kalaparda» или «Seraperde», называется у Шереф-эд-дина (Histoire de Timour-Bec) навес для защиты от солнца). Внутри ограды были расставлены во множестве навесы и кибитки разной конструкции. Среди них находилась одна весьма высокая кибитка, закрепленная веревками; она была круглою и стены ее состояли из переплетенных жердей, толщиной с древко копья или более (совершенно соответствует типу современных туркменских или киргизских кибиток). Над этим переплетом возвышался, состоящий из таких же жердей, весьма высокий купол, связь которого с боковыми стенками достигалась при помощи лент, шириной в ладонь, доходивших до самой земли и тут прикрепленных к колышкам у самых стенок кибитки. Рядом с этой кибиткой находился весьма богатый шатер из цветных бархатистых ковров (здесь имеется в виду, значит, стриженый ковер, а не гладкий «килим». Палаток, состоящих исключительно из стриженых ковров, теперь не бывает, но и в то время такая палатка являлась, как видно из дальнейшего описания, исключением и большой роскошью), закрепленных и натянутых веревками. Были там еще четыре соединенные между собой кибитки, так что можно было переходить прямо из одной в другую; между ними пролегала улица, также перекрытая».
«Внутри вышеописанной ограды имелась еще и вторая, такой же вышины, тоже шелковая, притом сделанная так, что казалась сложенной из разноцветных кафелей. В ней кое-где были проделаны окошечки и небольшие двери, в которые однако нельзя было входить, так как они были затянуты сеткой из узких шелковых лент. Внутри этой ограды в свою очередь находился весьма высокий шатер, сделанный, как и описанный выше, из такой же разноцветной материи с украшением из серебряных пластинок. Эти шатры были вышиной в три копья, если не выше. На вершине купола помещен был очень большой орел из золоченого серебра с распростертыми крыльями, а пониже, отступя фут на девять, над шатром возвышались три серебряных сокола в правильном расположении (т.е. в равных расстояниях друг от друга). Крылья этих соколов были распростерты, как будто они улетали от орла, клювы же обращены к нему и казалось, что орел как раз собирался броситься на одного из них. Орел и соколы были прекрасной работы и вся группа была так поставлена, что получала символическое значение. Перед входом в этот шатер был расположен навес из разноцветного шелка, затенявший вход и защищавший его от солнечных лучей; смотря по положению солнца можно было переставлять навес, так что вход в шатер всегда был в тени».
«Пояс первой из описанных оград, со всеми находившимися в нем кибитками, принадлежал первой и знатнейшей супруге государя, называемой «каньо» (Клавихо пишет «кайо» вместо «ханым» или правильней «ханум»; значение этого слова — жена, но оно употребляется и в значении: государыня, царица. Имя этой первой жены Тимура было Серай-Мульк-Ханым, прозвище же ее «Мехребана», что значит: благодетельница. Тимур похитил ее из гарема эмира Гуссейна. Сын ее Шах-Рух был преемником Тимура); второй же пояс (со всеми находившимися в нем кибитками) — второй его жене, называвшейся «кинчикано», что означает «малая государыня» (вторую жену Тимура звали «Туман-Ага»; «кинчикано» это испорченное «кичик-ханым», кичик — малый; ханым — государыня, жена). Рядом находилась еще другая ограда из иных тканей, со многими кибитками и навесами за нею; посреди также стоял шатер вроде уже описанных. Всех таких оград было одиннадцать, одна возле другой, причем все были разных цветов и с различными украшениями. Внутри каждой стоял большой шатер, не закрепленный веревками и покрытый красной материей (коврами); по своему устройству они все были одинаковы. Расстояния между отдельными оградами были не больше ширины улицы. Все они были выстроены в один ряд и представляли очень красивый вид. Эти одиннадцать оград принадлежали женам государя (Тимура) и женам его внуков (следует, вероятно, понимать: потомков — сыновей и внуков). Эти последние живут здесь, как в домах, зиму и лето».
В другом месте в дневнике Клавихо имеется следующее описание кибиток Тамерлана в лагере его под Самаркандом:
30 октября Тимур приказал устроить большое празднество, на которое все присутствующие иностранные посольства получили приглашения. Когда они приблизились к большому шатру, в котором находился Тимур со своими гостями и придворными, «то увидели, что рядом с этим шатром имеются еще две ограды совсем вроде описанных выше. Но только здесь и самые ограды, и находившиеся в них шатры, и материи, из которых они сделаны, были настолько богаче и дороже, что после них на те не хотелось смотреть. Одна из этих оград состояла из красной ткани с вышитыми золотом красивыми узорами и арабесками; самая ограда была выше предыдущих. Выше были также и сводчатые входные двери с возвышением над ними (все состояло из материй). И двери и свод были украшены золотым шитьем. Над порталом возвышалась четырехугольная зубчатая башня из той же материи и с такими же украшениями, как на дверях. Да и ограда была украшена по всей длине зубцами такой же работы и из той же материи. Местами были проделаны окна, расшитые шелковыми шнурами и снабженные ставнями, сделанными из той же материи с шитьем».
«Внутри ограды было разбито много роскошных, красивых и разнообразных шатров. Непосредственно подле этой ограды находилась другая из белого «сетуни» (атласа) без узоров и шитья, но также с порталом и окнами; внутри ее опять-таки имелись разные шатры. Обе ограды сообщались между собой дверью. Впереди оград стоял еще большой шатер — такой же, как служивший государю столовою. Он был весь из белого шелка с нашитыми арабесками и орнаментами из разноцветных материй».
Тут же Клавихо описывает и одежду одного из внуков Тимура — повелителя Малой Индии: «Наряд его состоял из голубого атласа (сетуни), с шитыми золотыми украшениями, похожими на колеса; на каждом плече было по одному такому колесу, другие на груди и на рукавах». Такое расположение орнамента соответствует китайскому приему изображения гербов и тому подобных отличий.
Затем Клавихо дает описание ограды и шатра, в которых первая жена Тамерлана, знакомая уже нам Серай-Мульк-Ханым-Мехребана устроила празднество: «Ограда, в которой она имеет пребывание и где состоялось празднество, заключает в себе много богатых кибиток. Самая ограда состояла из белых и цветных материй, расшитых различными узорами». Послов отвели в шатер у самого входа ограды. «Этот шатер был покрыт темно-красною ковровой материей со вставками и узорами из белой материи с обеих сторон». Затем их провели в другие богатые шатры царицы: «среди них был также весьма высокий и просторный шатер, не скрепленный веревками, покрытый красным шелком отличного качества; по нему сверху до низу тянулись полосы, украшенные серебряными золочеными бляхами. В шатре имелась двойная дверь; одна часть ее состояла из переплетенных тонких красных планочек, обтянутых прозрачным красным шелком, благодаря чему и при закрытой двери свободно проходил воздух, а кроме того находившиеся внутри шатра могли видеть, что делается на дворе, не будучи видимы сами. Другая часть двери, передняя, была так высока, что можно было бы верхом проехать в нее; она была обита золочеными серебряными пластинками, покрытыми разными узорами из голубой и золотой эмали. Эти пластинки были необычайно тонкой работы и лучше их вряд ли можно было бы найти как в этой стране, так и в христианских. На одной створке этой двери был изображен апостол Петр, на другой — апостол Павел. Рассказывают, будто Тимур нашел эту дверь в Бруссе (Брусса была сожжена ордами Тимура в 1402 г.), при разграблении тамошней турецкой сокровищницы. Против этой двери было нечто вроде шкафа, в котором хранились серебро, кубки и т.д.». Затем следует описание серебряной посуды, а далее говорится: «Возле одного стола устроено ложе из шелковых тюфяков, расшитых цветами, дубовыми листьями и иными узорами. С другой стороны был еще стол с таким же ложем, на полу же лежали подушки весьма тонкой работы. Направо от входа в ограду находился большой шатер вроде походной палатки (по-видимому, Клавихо имеет в виду испанскую походную палатку), покрытый красной материей, расшитый узорами из белой и цветных материй (эта техника вышивки существует и поныне). Этот шатер был окружен пристройками, доступ к которым открывался изнутри шатра. В определенных промежутках в стенах были проделаны небольшие оконца, закрытые переплетом (из шелковых лент) или материей (тонким шелком). Кровля у самого шатра и у пристроек была общая, так что изнутри она казалась сделанной из цельного куска. Входная дверь имела вид арки, и отличалась тонкостью работы. От входа вел прямой, закрытый с боков, сводчатый коридор. Вошедшему в шатер из главного входа справа открывалась дверь в пристройки, а прямо против нее — другая, богато разукрашенная, ведущая в самый шатер. На другом конце коридора находился еще шатер, также весьма богато расшитый золотом; в середине коридора устроен был третий, неукрепленный веревками, в котором имел пребывание сам царь. Эти шатры по верху были соединены с окружавшими их пристройками и все было покрыто красной материей. Здесь было собрано столько богатой и тонкой работы, что невозможно описать все в подробности, нужно видеть это собственными глазами. Из этого шатра посланников провели в деревянный дом, находившийся в той же ограде; это было очень высокое строение, к которому вели ступеньки; вокруг него были устроены деревянные же веранды и галереи. Дом был сплошь расписан голубыми и золотыми узорами; и был разборный. То была мечеть, в которой царь совершал свои молитвы; она следовала за ним всюду, куда бы он ни отправлялся. Далее посланников повели в шатер, крепленный зелеными веревками, снаружи покрытый сероватым, а изнутри белым мехом; как обычно, в нем были устроены два ложа. Затем их повели в другой, смежный шатер без веревочного крепления; снаружи он был покрыт красной материей, расшитой разноцветными узорами, внутри же нижняя половина была обтянута собольим мехом, самым дорогим из всех мехов, а верхняя серой белкой. Перед входом был устроен навес для защиты от солнца, с нижней стороны подбитый беловато-серым мехом. Эти шатры предназначались для самого царя и так устроены, что ни солнце в летнее, ни холод в зимнее время не могли туда проникнуть. Отсюда посланников повели за другую ограду, соединенную с только что описанной; она была из белого атласа; здесь им тоже показали множество шатров и навесов из шелка и других материй. В орде было еще много не только царских оград с шатрами, но и других, принадлежавших приближенным царя и мурзам. Разнообразие этих оград и кибиток было удивительное; куда ни взглянешь, всюду они были. В общем, в царском лагере было от сорока до пятидесяти тысяч кибиток, представлявших чудесное зрелище. Кроме них было еще много кибиток вокруг города (Самарканда) в садах, лугах и у реки».
Далее Клавихо описывает сад близ Самарканда, где Тимур устроил празднество: «в саду было много шатров и навесов, одни из пестрых ковров (вероятно, из гладких «килимов» или «паласов»), иные из шелка с узорчатыми вставками из других материй (эту технику, напоминающую «аппликации», мы встречаем и поныне на дорожках среднеазиатских киргизов и узбеков). Посреди сада находилось прекрасное здание, крестообразное в плане, украшенное богатыми занавесами. Внутри его расположены были три алькова или ниши для лежанок; стены и полы были выложены разноцветными кафелями. Против входа находился самый большой альков; в нем был поставлен серебряный золоченый стол вышиной в рост человека и длиной в три локтя; возле стола была устроена лежанка из небольших тюфячков (* см. ссылку ниже) из камокана и иных шелковых материй, шитых золотом; эти тюфячки лежали на полу один на другом. Здесь уселся хан. Стены были украшены занавесями из розового шелка, украшенными серебряными золочеными бляхами с изумрудами, жемчугами и иными драгоценными каменьями; над ними были прикреплены так же украшенные полосы шелковой материи, шириной в 3/4 фута, спускавшиеся до самого пола; они были обшиты разноцветной шелковой бахромой, колыхавшейся при всяком дуновеньи, что было очень красиво. Сводчатые входы в этот альков отделялись такими же занавесями, привешенными к палкам в виде копий, с которых до самого пола свисали шелковые шнуры с большими кистями, пол был устлан коврами и половиками. Средину этого дома занимали два золотых стола, уставленные золотыми, усыпанными крупными каменьями, кубками и кувшинами и т.п.».
* Такие небольшие, плоские, похожие на тюфяки подушки в шелковых чехлах и в настоящее время встречаются в восточном Туркестане, Кашгаре, Хотане, Тибете и у живущих восточнее пустыни Гоби монголов. От 6 до 10 таких подушек, расположенных друг на друге, образуют очень удобное сиденье; но как в прежнее время, так и теперь, пользование ими предоставлено лишь знати и духовенству. В Тибете ламы и поныне всегда пользуются такими сиденьями; маленькие тюфячки эти, покрытые различного цвета и рисунка шелком, укладываются в несколько рядов на полу или же на похожих на трон сооружениях. В труде кн. Ухтомского «Путешествие на Восток Наследника Цесаревича (ныне царствующего Императора Николая II)» имеется несколько снимков с них.