«Макамы» Харири из Азиатского музея
Несомненно самым интересным циклом иллюстраций «Макам» являются миниатюры манускрипта Азиатского музея № 92. Этот манускрипт происходит из богатого собрания восточных рукописей Руссо, французского консула в Реште, собиравшего главным образом в Алеппо и Багдаде, и поступил в Азиатский музей в 20-х годах XIX века (* см. сноску ниже).
* «Собрание Руссо может зато похвалиться иллюстрациями к макамам ал-Харири, относящимися к древнему периоду арабской живописи с характерными чертами византийской иконографии». (Азиатский музей Российской Академии наук 1818-1918. Краткая памятка. II. 1920, с. 13).
Всего в манускрипте 98 миниатюр. Миниатюры были впервые опубликованы в 1914 году — в труде Вальтера Шульца: «Die persisch-islamische Miniaturmalerei». Один снимок встречаем мы затем в работе об искусстве народов Ислама Э. Дица (1915 г.) и 5 снимков в работе о восточной миниатюре Э. Кюнеля (1922 г.) (* см. сноску ниже).
* В Азиатском музее хранится 22 снимка с миниатюр; все воспроизведения в вышеупомянутых работах из числа этих снимков. Кюнель (о. с., стр. 52) отмечает, что Islamische Abteilung der Staalichen Museen в Берлине владеет снимками с некоторых миниатюр нашей рукописи. Пишущим эти строки 28 декабря 1922 года был сделан о миниатюрах Петербургского манускрипта доклад в заседании института искусcтвознания при Московском университете с демонстрацией 15 вновь сделанных снимков.
Но о них вышеупомянутые ученые пишут очень мало. Э. Диц характеризует миниатюры Петербургского Харири следующими немногими словами: … из нескольких иллюстрированных манускриптов «Макам», пишет он, выделяются экземпляры в Петербурге (Азиатский музей) и Париже с их необыкновенно характерными рисунками, в которых арабы Ирака и их культура и быт в 13 веке живут, как живые. Я решительно не знаю, пишет он, где в другом месте семиты были бы так метко характеризованы! В Европе вплоть до Питера Брегеля живопись не доходила до такой степени индивидуализации. Э. Кюнель (о. с., стр. 20) относит петербургский манускрипт к месопотамской школе и датирует его по тесному сродству с «Диоскоридом» 1222 г. и украшенным вазитским мастером Харири 1237 г. (в Париже) — эпохой около 1230 г. Он так характеризует миниатюры (о. с., стр. 20-22): «миниатюры поражают гениальным композиционным изобретением, как, например, круговым расположением массы зрителей в цирюльне… В складках одежд проявляется веселая игра красок, в то время как более спокойные пятна оживлены орнаментальным деталированием (на одной из миниатюр полы одежды судьи лестницеобразно поднимаются по креслу). Иногда работают столь сильными средствами и добиваются при этом такого эффекта, как этого достигают опять только в наши дни. Иные примеры указывают, впрочем, на связь со стенной живописью».
У Кюнеля воспроизведены следующие миниатюры: плавание на барке — отдых (иллюстрация 27-й макамы Харири, где рассказывает Харес-бен-Хемман, как он в поисках за убежавшим верблюдом отдыхал со своей лошадью под деревом и как сначала был испуган, а затем обрадован любящим причудливые неожиданности Абу Сеидом, появившимся неузнанным; путешествующие с караваном на верблюдах, одна из сцен в цирюльне, сцена у судьи. Мы видим, что этот столь интересный цикл иллюстраций ранней эпохи в сущности не изучен еще ни со стороны художественно-стилистической, ни археологической, не определены точно и доказательно ни эпоха его, ни место происхождения. Разрешить окончательно эти вопросы, очевидно, возможно будет только впоследствии, когда явится возможность сопоставить иллюстративный цикл петербургского Харири с парижскими, лондонскими и другими его собратьями при всестороннем ознакомлении с ними, особенно в оригинале. В настоящее же время решение этих вопросов может быть только предварительным.
Постараемся уяснить себе прежде всего, как передает миниатюрист самый сюжет, каково отношение его к действительности, характер его реализма, или, если угодно, натурализма. Для примера возьмем сцену в мечети — иллюстрацию к макаме 50-й — «Слава Басры», где действие происходит в Главной мечети в Басре. Здесь все — архитектура, резьба, колонны с шарообразными капителями, висячие лампы, минбар, поставленный рядом с мечетью минарет — все находит себе реальный комментарий в архитектуре сиро-египетского стиля 12-14 веков и в предметах прикладного искусства той же эпохи (см. у Saladin о. с. (архитектурные примеры: f. 7: Медресе Мостангера в Багдаде — 1225 г. по P. X.; f. 115: минарет мечети Бордеини в Каире; f. 59: минарет мечети Эль-Акмар в Каире — 1150 г.; у Migeon, о. с., f. 77: панно — фатимидской эпохи (ср. капители колонок.); f. 96: деревянная резьба в Мористане Калауна; f. 295, 294, 298, 305 — лампы сирийские, египетские — 13 и 14 века). Предметы изображены с большой точностью, но без мелочности. Это — реализм обобщенный, подчиненный стилю. Интересна эта миниатюра не только со стороны художественно-стилистической, но и культурно-исторической, как яркая иллюстрация быта. С этой точки зрения чрезвычайно интересны многие бытовые подробности и на других миниатюрах: типы лиц, характер жестикуляции, покрой одежды, изображения палаток, галереи двора, укреплений крепости и пр.
Посмотрим теперь, какие можно найти стилистически близкие параллели с миниатюрами эпохи как мусульманскими, так и христианскими. Привлечение в качестве материала для сопоставления христианской миниатюры — арабской (из Месопотамии и Египта) и сирийской кажется нам очень полезным, ибо художественная среда в значительной мере является общей. Типы лиц на наших миниатюрах отличаются большой характерностью и единством; удлиненные физиономии с резкими чертами лица, с очень большими горбатыми носами свойственны большинству изображенных персонажей. Отметим большую близость типа лиц на петербургских миниатюрах с миниатюрой из «Диоскорида» 1222 г. (лицо крайнего справа старика, сидящего под деревом, — Marteau, pl. 38). В отношении жестикуляции, характера движения фигур много общего можно найти у персонажей петербургского Харири с фигурами, изображенными в коптском евангелии XII в. Парижской Национальной библиотеки (Copte, 13).
Это коптское евангелие, написанное в 1173 г. рукой Михаила, епископа Дамиаты, уже обращало на себя внимание исследователей византийского искусства силой и своеобразием своего стиля. Н. П. Кондаков еще в 1876 году дал очень яркую характеристику ее стилистических особенностей (H. П. Кондаков. История византийского искусства и иконографии по миниатюрам греческих рукописей. 1876, стр. 246-248): «дико порывистый, страстный тон, которым проникнуты все сцены; старческие фигуры и множество мелких черт восточного типа и характера, как, например, толстые губы, черные, как смоль, волосы, владыки или цари, сидящие на корточках, чалма Иродиады, татарские шапки волхвов и пр. При композициях неудержимо страстного, бешеного характера, любовь к сценам жестокости и уродству… в сценах исцеления непременно присутствует толпа с дико протянутыми руками, перегнутыми уродливо головами выражает изумление»…
Любопытно отметить сходную трактовку растений в миниатюрах целого ряда рукописей этой эпохи: в «Диоскориде» 1222 г., в парижских «Макамах» 1237 г., в Галене Венского музея, в «Макамах» Азиатского музея, только что характеризованного коптского евангелия 12 века и сирийского евангелия Британского музея начала 13 века (см. Marteau et Vever, табл. I и 38; Migeon, о. с., с. 4; Kühnel, о. c., рис. 3, 8; Millet, о. c., с. 172, 244, 264 и Редин. Сирийская рукопись евангелия 13 века. Одесса, 1898, табл. 3).
Возвращаясь к петербургскому Харири, скажем несколько слов об его колорите. Красочная гамма его миниатюр не отличается богатством; она состоит из 6-7 тонов (кроме золота): блекло-зеленого, красного, синего, светло-лилового, желтого, черного, пурпурно-коричневого. Одежды часто разделаны пробелами (наложенные белилами полосы); лица трактованы в несколько красок. В этом можно видеть стремление округло моделировать — отголосок приемов византийского миниатюриста.
В виду того, что петербургский Харири по стилю живописи ближе к «Диоскориду» 1222 года и к коптскому евангелию 1173 г., чем к парижскому Харири 1237 года и к более поздним памятникам, хочется датировать его не 1230 г., как это делает Кюнель, а несколько более ранней эпохой — может быть рубежом 12 и 13 века. Отнесение его к месопотамской школе кажется очень правдоподобным, но не бесспорным: изображение на миниатюрах архитектурных деталей, родственных памятникам фатимидского Египта, близость к коптскому манускрипту — все это позволяет допускать и египетское его происхождение из фатимидской эпохи.
Теперь попытаемся нарисовать отобразившийся в нашем восприятии целостный образ художественного характера миниатюр петербургского Харири, передать общее впечатление от вложенного в них своеобразия эпохи и среды.
Перелистываешь слева направо, не торопясь, рукопись в толстом кожаном переплете: тихо падают листы толстой желтоватой бумаги, особенно плотной, особенно прочной, гладко отполированной хрустальным яйцом. Так медленно и осторожно перелистывал ее — одну из своих любимейших книг — за долгие века ее жизни внимательный и спокойно-созерцательный читатель — человек Востока. Не читал ли ее Усама ибн-Мункыз, автор удивительной «Книги назидания», у которого была библиотека в 4000 томов, погибшая при переезде из Египта? (О нем см. статью И. Ю. Крачковского к изд. «Всемирной литературы»: Усама ибн Мункыз. «Книга назидания». Спб, 1922). Смотришь на ряды строк, написанных с неимоверным искусством и изяществом крупным несхи архаического типа, а там и здесь, как яркие, причудливые цветы с терпким, опьяняющим, совершенно своеобразным ароматом, разбросаны среди страниц крупные миниатюры, где золото сочетается с красным, желтым и немногими другими тонами в звучные, несколько резкие, но неотразимо притягивающие красочные сочетания. Смотришь — и мысль переносится в ту среду, где выросло это своеобразное проявление столь мало известного еще нам арабского живописного стиля — в Басру, в Багдад эпохи упадка халифата, где сотни книжных лавок и библиотек утоляли умственный голод изысканного читателя — в среду утонченной, пышной культуры, где философская мысль, наука и искусства процветали в пору глубокой политической слабости страны, полного государственного декаданса.
Всматриваешься в миниатюры — что за сильная, крепкая, уверенная линия, что за композиционная сила! То в тесный замкнутый круг сведено единство человеческих фигур, то они широко разбросаны, крупные, монументальные, в сильном движении выразительных, изогнутых причудливо силуэтов, подчиненных хотя и прихотливому, прерывистому, но всегда присутствующему ритму, вытекающему из темперамента художника.
Кто же этот художник? Как имя мастера, который превзошел создателя парижского Харири — Яхию-ибн-Махмуда из Вазита? Имени мы не знаем. Но это была яркая артистическая величина, с сильным, бурным темпераментом, любящим движение, с громадной наблюдательностью, ярким чутьем жизни, со способностью к меткой характеристике лиц, одежд, поз, характеров, архитектуры, растений, животных, жизненных деталей. Но эта действительность претворена в единое, переведена через бурный темперамент художника, который все дает в движении; наблюденное с поразительной остротой, почти натуралистически уводит в сферу стиля своей индивидуальности. То это почти карикатура, то страшный гротеск, что-то от фантастики Брейгеля и Гофмана — и часто лишь в малой мере связано с текстом. А вместе с тем какое уменье подчинить бурную фантазию основному общему стилю! Перед нами иллюстрации, украшения книги — и все соответствует этому, соответствует книжной эстетике мусульманского средневековья.
Немного в общем дошло до нас манускриптов арабо-месопотамской школы, не слишком-то велико число сохранившихся миниатюр этого направления, развивавшегося, насколько мы теперь знаем, очень непродолжительное время: в 14 веке этому художественному движению наступает конец.
Но и сохранившегося достаточно, чтобы воспринять эту школу, как явление большого своеобразия и в некоторых своих проявлениях большой творческой силы. Это одна из сильно написанных страниц мусульманского искусства, а вместе с тем ценный культурно-бытовой документ эпохи.