Древние писатели о политическом быте славян
Древние писатели сообщили нам немного сведений об образе жизни славян в первое время после их появления в истории. Славяне явились, как враги германцев и Византии: естественно, что германские и византийские писатели обратили внимание, главным образом, на те стороны славянской жизни, знание которых нужно было для успешной борьбы с славянами. Поэтому особенно интересуют этих писателей военные порядки у славян. Как славяне прятались в своих лесах, как они умели скрываться в реках, с каким вооружением и в каком порядке выходили на неприятеля, обо всем этом соседи славян собрали довольно хорошие сведения. Почти все они заметили также, что у славян не было недостатка в храбрости и в иных военных качествах, но что было в их жизни одно обстоятельство, которое мешало им сделаться такими сильными, какими они могли бы быть. Недостаток этот состоял, как заметили соседи, в том, что у славян не было сильной государственной власти. «Не будь они во вражде друг с другом, вследствие разделения своего на многочисленные роды и племена, ни один народ в мире не мог бы померяться с ними силами», — так замечает один арабский писатель. A византийский император Маврикий, сам воевавший с славянами, извлекает из этого наблюдения полезный совет для своих преемников. «Так как», говорит он, «у славян множество царьков, и они между собою не согласны, то но лишнее некоторых из них, и особенно пограничных, привлечь на свою сторону убеждениями или подарками, а затем уже нападать на остальных. Иначе, вступив в борьбу сразу со всеми, можно вызвать среди них объединение или монархию».
Что у славян не было «монархии», это хорошо чувствовали их неприятели. Но какое же у них было общественное устройство? Об этом соседи славян имели только приблизительное представление. «Народ этот, говорит Прокопий, не управляется одним человеком, но исстари живет в демократии. Поэтому обо всем, что для них полезно или вредно, они рассуждают сообща». Из этого наблюдения византийские политики выводили только то, что на славян нельзя полагаться в международных сношениях. «Они совершенно ненадежны и несговорчивы в переговорах, так как при столкновении противоположных мнений они или ни на что не соглашаются, или же согласие одних тотчас нарушается несогласием других, все друг другу противоречат, и никто не хочет уступить другому». Естественно, что общественный строй славян представлялся византийскому правительству полным «беспорядком и безначалием».
Греку времен Юстиниана, действительно, трудно было понять основы славянской общественной жизни. Зато их отлично бы понял грек древнейшей, досолоновской эпохи. Он нашел бы в славянском быту знакомые ему роды, фратрии и филы, встретил бы множество сходных черт в частном и общественном быту, в нравах и учреждениях. Дело в том, что славянство проходило ту же самую ступень догосударственной, племенной жизни, которую прошли и греки и римляне в самом начале своей истории, и о которой они, конечно, во времена Юстиниана давным-давно забыли.
Торг в стране восточных славян (VIII – IX вв.). Иванов С.В. Нач. XX в.
Остатки древнего строя в позднейшем быту
У славян, однако же, этот период исторической жизни затянулся надолго, и, благодаря этому, мы узнаем о нем не только из рассказов иностранных писателей. Когда, через много столетий после своего расселения, отдельные славянские племена начали записывать свои старые обычаи и законы (XIII век), древнейший их быт во многом еще сохранился, и в древнейшие сборники славянских законов вошло поэтому много постановлений, уцелевших от глубокой старины. Конечно, вместе с обломками старины в эти сборники вошло также и много нового; старые обычаи к тому времени уже начали изменяться под влиянием новой исторической обстановки. Всего скорее разрушились старые общественные порядки у западных славян, у поляков и чехов, так как им рано пришлось начать самостоятельную жизнь, завести собственное государственное устройство. Южные славяне, попавшие под опеку Византии, могли дольше остаться при своем старом племенном быте, поэтому здесь дольше сохранились и черты древнего общественного строя. В одном же, самом дальнем уголке Балканского полуострова, в Герцеговине и Черногории старые порядки уцелели вплоть до нашего времени почти без всякого изменения; сюда не проникало, как следует, ни влияние Византии, ни власть сменившей ее Турции. Оттого по образу жизни теперешних герцеговинцев и черногорцев мы можем составить себе самое наглядное представление о том, как жили больше тысячи лете тому назад наши славянские предки.
Общественные деления
Как мы говорили, государства у древних славян не было. Самым крупным общественным соединением было у них племя. Каждое племя занимало особый округ, который у всех южных и западных славян носил название жупы (у южных славян слово это до сих пор употребляется в смысле семьи, домашних. Старший в доме говорит, если у него большая семья: «у мене е (есть) много жупе», и гость, увидев за столом или у очага много домашних, приветствует хозяина словами: «о домачине, много ли имашь жупе»). Во главе жупы стоял жупан. Император Константин Багрянородный сообщает нам об этом, как об общем славянском порядке. «Начальствующих, по его словам, эти народы (хорваты) не имеют, кроме жупанов — старейшин, подобно тому, как это в обычае и у остальных славянских народов».
Жупа — семья и жупан — старейшина, оба эти названия прямо указывают нам на то, что древнейшее славянское общество строилось на начале родства. Но наблюдению древних писателей доступны были только верхушки этого родового устройства; они знали лишь самую обширную родовую группу — племя. Что делалось внутри жупы, как отражалась кровная связь на всем строе славянской жизни, об этом мы напрасно стали бы искать у них каких-либо сведений. Всего лучше поэтому будет оставить пока в стороне те скудные отголоски, какие дошли до нас от глубокой древности, и познакомиться с родовым строем древнего славянства по тому живому образчику этого строя, который дошел до нашего времени среди славян Герцеговины и Черногории. В этом углу Балканского полуострова до сих пор сохранились все древние родовые деления славянства. Племя по-прежнему состоит здесь из нескольких братств; братство состоит из нескольких домашних общин. Домашняя община составляет, таким образом, основную ячейку родового устройства. Среди ученых эта община известна более под названием «задруги». Но сами местные славяне чаще всего называют домашнюю общину иначе: или «складные» (т.е. сложившиеся, по нашему древнему выражению — «складники»), «неотделенные братья» или просто «велика куча» (т.е. большой дом, большая семья).
Домашняя община
Как видно уже из этих названий, домашняя община есть размножившаяся семья, оставшаяся нераздельной после смерти родоначальника. Составляющие общину кровные родственники (обыкновенно во 2-м, 3-м коленах по мужской линии, очень редко в 4-м или 5-м) живут в одном дворе, владеют общей собственностью, пользуются равными правами друг с другом и подчиняются распоряжениям представителя семьи, выбираемого всеми ее членами с общего согласия. Число членов «великой кучи» колеблется обыкновенно между 15-25 человеками, редко достигая более высоких цифр (до 50-70). Со стороны можно войти в семью, или сделавшись зятем, или будучи усыновленным хозяином семьи, или, наконец, получив разрешение «приселиться» к семье, в виду каких-либо хозяйственных соображений. Но, во всяком случае, чужие люди составляют исключение в «куче». Представитель семьи называется «главарем», «старейшиной» или, всего чаще «домачином». Умирая или достигнув более чем 60-летнего возраста, домачин передает свою власть другому, по собственному выбору. Если он умрет, не назначив преемника, члены семьи собираются, и старший из них предлагает им выбрать нового главаря. Обыкновенно он получает в ответ, что «нечего и выбирать; не к чему новый закон вводить в старую землю». Затем звание «старейшины од куче» передается ему самому с родственными поцелуями. Все, что касается домашнего хозяйства (за исключением женских работ, за которыми смотрит «домачица», жена домачина) находится под присмотром старейшины. Ни одно дело не решается без его совета, хотя в совещаниях по поводу общего имущества он имеет только один голос, наравне с другими. Он разбирает ссоры домашних, заботится об интересах семьи и служит ее представителем в сношениях с другими общественными группами и лицами. Имущество семьи, т. е. земля, постройки, скот, земледельческие орудия и телеги, словом весь хозяйственный инвентарь считается общей родовой собственностью («баштана, дедина») и не может быть продан без общего согласия. Впрочем и вообще продажа этих вещей считается грехом, позором и безумием. Продавать можно только приплод от скота и урожай. В старину члены семьи вовсе не имели отдельного имущества. Все приобретенное ими принадлежало семье.
Братство
Такова внутренняя жизнь «великой кучи». Далеко не всегда, однако же, родные братья остаются жить вместе нераздельной семьей. Очень часто они заводят себе отдельные семьи на общей земле. Их потомки помнят свою родовую связь и продолжают, после раздела владеть сообща той долей родового имущества, которая осталась неподеленной. Такие разделившиеся семьи составляют «братство». Каждый член братства есть «братственик». Число «братствеников» в каждом братстве колеблется от 30-50 до 700-800 человек, способных носить оружие. Братство, насчитывающее до 200 «ружей», считается довольно значительным. Каждое братство выбирает своего представителя, который носит название «кнез» (или тоже главарь, старейшина); в случае войны он является предводителем своего братства и в качестве предводителя носит славянское название «воеводы» (или заимствованные от соседей названия — итальянское «капитана» или турецкое «сердаря»). Звание «кнеза» в некоторых братствах удерживается по наследству за членами одной и той же семьи. Кроме предводительства на войне, кнез в менее важных делах сам судит братствеников; он созывает общее собрание братства и председательствует на нем. Голос в собрании принадлежит главарям домашних общин; остальные могут присутствовать и присоединяться к решениям главарей общим криком: да или нет. Главным предметом обсуждения служат общие хозяйственные дела братства.
Каждое братство живет, смотря по числу душ, в одной или нескольких деревнях, обыкновенно соседних. Церковь, кладбище, мельницы считаются общей собственностью братства. Каждое братство имеет, кроме того, свой отгороженный общий выгон для скота, которым пользуются все семьи братства. Порядок пользования этим выгоном определяется приговором всего братства. Свое собственное имущество братственик не может продать мимо своих сочленов; и даже, если его братственики не воспользуются правом покупки, то все же он не имеет права искать покупателя на стороне, а должен обратиться к другим братствам своего племени.
Братственики считают себя родственниками друг другу и поэтому до последнего времени никто не брал жену в своем братстве. Каждое братство сохраняет обыкновенно предание об общем родоначальнике, по имени которого и называется. Таким образом, названия братств, а вместе и их поселений обыкновенно кончаются на ичи (т. е. потомки такого-то). Например, потомство «ковача» образует братство Ковачевичей, при чем каждая семья этого братства в случае своего разделения получает добавочное прозвище от своего ближайшего родоначальника; напр., Янковичи, Милутиновичи от Янка или Милутина Ковачевичей. Так как размножение и дробление семей постоянно продолжается, то постоянно появляются и новые прозвища от отцов разделившихся братьев. Но эти перемены прозвищ происходят только внутри братства; по отношению же к другим братствам или к чужеродцам братственик продолжает носить имя своего братства: Янкович или Милутинович будет называться Ковачевичем.
По отношению к другим союзам братство вообще выступает, как одно целое. Если член одного братства убьет члена другого братства, то все братственики убитого обязаны мстить убийце. Кровная месть до сих пор сохранилась в Черногории и Герцеговине, несмотря на все усилия австрийского правительства уничтожить ее. Братственик обязан, если не может убить самого «кровника» (убийцу), — убить, по крайней мере, человека наиболее к нему близкого, отца, брата или сына. Примирение мстителя с убийцей также заключается от имени целого братства. Если убийца или его семья не могут заплатить выкупа (101-124 дуката) семье убитого, то деньги на выкуп собирает все братство убийцы. Если братственик породнится путем брака или покумится с членом другого братства, то все братство считает себя породнившимся с последним. Если член другого братства войдет в вымирающую семью зятем, женившись на единственной наследнице семьи, — в таком случае он должен купить свое место в новом братстве особым взносом и угощением своих новых братствеников.
Племя
Братство образовалось из семьи. Точно также племя образовалось из братства. Некоторые племена, действительно, возникли сравнительно недавно и состоят из 5-6 братств. Их легко, однако же, отличить от больших и старых племен, гораздо более многочисленных. В 1860 году вся Черногория состояла из семи племен; самое сильное из них (Белопавличи) насчитывало до 3000 ружей. Племена долгое время сохраняли полную политическую независимость и составляли вполне самостоятельные единицы. Эта замкнутость племен и ревнивая охрана ими своей самостоятельности всегда была одною из главных причин, мешавших славянским племенам слиться в высшее государственное единство. До времен князя Данила Черногорского в Герцеговине существовало последнее из таких свободных племен (Васоевичи), не признававшее над собой ни черногорской, ни турецкой власти. Область их простиралась на 12 часов пути в длину и в ширину; в состав их входило 10 братств, насчитывавших в совокупности до 4000 чел., способных носить оружие.
Племена, подобно братствам, имеют свои легенды о родоначальниках. Обыкновенно время жизни этих родоначальников племени отодвигается в далекое прошлое и им приписываются всевозможные геройские подвиги. В составе племени может, впрочем, иногда оказаться братство заведомо чуждого происхождения. Большей частью это — пришельцы, вынужденные какими-нибудь обстоятельствами покинуть свою прежнюю родину и искать на чужбине покровительства чужого племени. Таким образом в 50-х годах одно братство выселилось из Герцеговины в Черногорию; и еще недавно пришли туда же два братства из-за австрийской границы, правда, вернувшиеся скоро обратно.
Во главе племени стоит «главарь племенский» или «воевода». Сильнейшему братству племени обыкновенно удавалось избирать воеводу из своей среды, и во многих племенах достоинство воеводы исстари сделалось наследственным в известной семье (мало-помалу правительство присвоило себе право утверждать выбор племени. Теперь же племя сохранило только право утверждать воеводу, назначенного правительством).
Каждое племя занимает точно определенный округ. Общественные работы в пределах этого округа исполняются племенем. Каждое племя имеет также выгоны, на которых все братства имеют право пасти скот, и лес, пользование которым принадлежит членам племени. Нужно, впрочем, сказать, что тесная связь между братствами племени мало-помалу исчезает; племя все более и более теряет древний характер родового союза и становится простым областным делением, округом.
Разложение родового строя
В такой целости, в какой мы застаем родовой общественный строй в Герцеговине и Черногории, мы уже не найдем его ни в одном из древних памятников истории других славянских народов. Разложение родовых порядков началось у славянства очень рано. В самых этих порядках, как мы их сейчас видели, уже заключались зародыши их разложения. Семьи, из которых выбирались главари братств и племен, рано выделились над остальными, и самая должность главаря все чаще стала передаваться по наследству членам этих первенствующих семей. Вместе с тем и выбор главаря все более становился простой формальностью или, как это было у древних хорватов, заменялся жребием, который кидали между собой несколько знатнейших фамилий. «Староста — это благороднейший в деревне» (der Staroste — das ist der edelste im Dorfe), так определяет древнюю выборную должность старинный польский сборник законов, составленный в XIII столетии. Таким образом над всем составом населения возвысился мало-помалу ряд отдельных фамилий.
Одновременно с этим выделением аристократических родов из состава племени происходила другая важная перемена, еще сильнее повлиявшая на разрушение древнего родового строя. Как ни упорно держались племена за свою самостоятельность, но все же наступили обстоятельства, при которых им пришлось поступиться ею. Очутившись после переселений в соседстве с правильно организованными государствами, какими была Византия и сделалась франкская монархия, славянские племена должны были поневоле соединиться в интересах самосохранения, чтобы дать этим соседям более сильный отпор. Таким образом, напр., мелкие племена в низовьях Эльбы составили два значительных союза — лютичей и оботритов. Ни один из этих союзов не выработал, однако, сильной центральной организации, чем в значительной степени объясняется и неудача их в борьбе против онемечения. У южных славян происходили подобные же перемены. Так, над жупанами или воеводами Хорватии возвысился один из них — на северной окраине с титулом «бан», на южной — с титулом «кнез» и с еще более значительной властью. Уже в X веке, жупаны перестали быть равноправными с «кнезом» и превратились в его подчиненных. Точно также над жупанами Сербии возвысился «великий жупан»; этим титулом государи Сербии называли себя еще в конце XII века, при Стефане Немане I.
Усиление княжеской власти помогло племенной аристократии выделиться окончательно в особый класс. Потеряв свою политическую независимость, жупаны собрались около князя в виде княжеского совета, и совет этот мало-помалу оттеснил на второй план племенные народные собрания. В своей жупе выборный жупан явился в новом звании — королевского чиновника и наместника: кастеляна, коморника, ловчего, как стали его называть в Польше и Чехии. Связь с жупой сохранялась теперь лишь в том смысле, что начальником ее назначался обыкновенно представитель наиболее значительного в этой жупе панского рода. С концом XIII столетия в Чехии старое деление на жупы окончательно было заменено новым делением на «края»; средоточия управления были вместе с этим перенесены, большей частью, на новые места и начальниками «краев» явились вместо жупанов чиновники — «консулы» и «крайские кметы».
Прибравши, таким образом, к рукам управление жупой, государственная власть воспользовалась и старинной родовой связью между членами жупы для своих собственных целей. Мы видели, напр., что в случае убийства все «братство» убитого мстило за него, а «братство» убийцы отвечало за преступника и платило за него выкуп. С тех пор, как братственные отношения исчезли, на место родственников выступило с своими требованиями государство. Права родичей (мстить и требовать выкупа) были теперь ограничены или вовсе уничтожены, а обязанности их сохранились в полной силе, но получили совсем другой характер; союз, связанный прежде родовой связью, теперь был связан круговою ответственностью за все нарушения права и порядка, случившиеся в его округе. В этом виде мы еще застаем остатки родового устройства в древнейших памятниках славянского права. В польском праве, напр., такой округ, связанный круговой порукой, носит название «ополя». Если находили труп в пределах ополя, и убийца был неизвестен, тогда хозяин призывал ополе и обвинял его в убийстве. Если ополе не могло снять с себя этого обвинения или не хотело выдавать преступника, (на что, по старине, оно имело полное право), то оно платило пеню за убитого. Но ополе могло также сложить с себя вину, указавши на виновную деревню в своем составе; деревня могла свалить, далее, вину на один из составлявших ее родов. Как видим, не только высший, но и низшие родовые союзы сохранились, но только должны были ответствовать не друг перед другом, а перед государством.
Совершенно такие же остатки родового строя сохранились и в древнейших законах чехо-моравов. Деревня перестала здесь управляться одним господарем и носить общее родовое имя; но в случаях круговой поруки, при раскладке податей и т. п., деревенская община продолжала выступать, как одно целое. Часто она сохраняла общее пастбище и неделенный лес. Только в XIII веке закон начал смягчать ответственность всей деревни за убийство и покражу, совершенные в ее округе. Отменен был, напр., старинный обычай, по которому деревня платила за кражу, если не могла отвести от себя следа воров.
Мы видим теперь, как значительны были перемены в общественной жизни славян, особенно западных. Развитие государственной власти и образование аристократии лишили старый родовой союз его выборных властей и заменили их королевскими чиновниками. Государство проникло и во внутреннее устройство союза и заменило здесь древнее самоуправление обязательной круговой порукой. Всего более сохранилась только самая маленькая группа — семейная община. У чехов, напр., у которых последние следы «братства» (деревенского союза) разрушились, как мы видели, уже в XIII столетии, семейная организация уцелела гораздо дольше. Семейная община продолжала владеть общим имуществом и управляться выборным старостой, или владарем. В Розенбергском роде, напр., управление старо-славянских владарей продолжало существовать, пока этот род не вымер. В 1519 г. после добровольной передачи уряда от старшего брата, пана Вока, владарствовал над Розенбергским домом пан Петр. В этом году, задумавши сложить с себя владарство, пан Петр хотел было представить другим панам-братьям своего племянника в качестве заместителя. Но братья, не желая подчиняться домоправительству последнего, заставили пана Петра разделиться во всем имуществе поровну. Когда же раздел совершился (т.е. братья перестали зависеть от старшего владаря), пан Иошт, пан Петр Хромой и пан Индрих выбрали между собой владарем пана Индриха, на что старый пан дал свое согласие и уступил ему свое место. Мы видим на этом любопытном примере, как живы были в Чехии еще в XVI веке обычаи старинной семейной общины и как даже самый обход старых порядков вызван был нежеланием прямо их нарушить.
Образ жизни
Зная теперь, какие перемены произвела история в древнейшем общественном строе славян, мы можем легче представить себе, каким он был до этих перемен. У всех славянских племен семья, род и племя были единственными формами общежития. Государственной власти в современном смысле этого слова не было вовсе; не было также и того разделения общества на классы по правам и занятиям, которое мы привыкли встречать везде в обществах нашего времени. Главным занятием населения было хозяйство на общей земле. Рядом с земледелием существовало, конечно, и разведение домашнего скота. Из других занятий славяне особенно славились пчеловодством. Все, что добывалось от земледелия, скотоводства и пчеловодства, служило для собственного употребления в хозяйстве, а не для продажи на сторону. Древний славянин, как и древний германец, сам производил в своем хозяйстве все, что нужно было для его обихода. Сам он строил свою избу, «жалкую хижину», по выражению Прокопия, которую не жаль было бросить при первой опасности, зарывши в землю наиболее ценное имущество. Женщины в семье сами делали ткани, необходимые для одежды. Простота и несложность потребностей славянина в одежде и пище приводила в изумление даже германцев, не говоря уже о римлянах. «Подобно массагетам», говорит Прокопий, «живут они скудно и беззаботно; подобно им постоянно пребывают в грязи». По словам Льва Мудрого, «они соблюдают умеренность в пище и питаются просом, не желая нести иных земледельческих трудов; они предпочитают вести праздную жизнь, чем трудиться и иметь обильную пищу и деньги». «Закаленные и выносливые», привыкшие к самому легкому житью, они готовы выносить самое жалкое существование ради дорогой им свободы. Что нашим было бы в тягость, то славяне считают за какое-то удовольствие», так говорит о том же предмете саксонский историк Видукинд.
Естественно, что при таком первобытном образе жизни у славян не могло быть ни богачей, ни нищих. Никакого богатства нельзя было нажить, при обычном мирном течении жизни, в таком хозяйстве, в котором ничего не продавалось и не покупалось. Богатство могла, правда, дать война. Но сколько бы драгоценного металла ни принес с собой славянин из своих набегов, ему некуда было деть этих денег. Поневоле он запирал их в сундук или зарывал в землю: богатство могло принять только один вид — клада.
Промышленность и торговля, при таких условиях быта, не могли быть значительно развиты у древних славян. Характер жизни был по преимуществу сельский; в селе сосредоточивались и те главные промыслы, которые нужны были для деревенского обихода, вроде, напр., горшечного (гончарного) искусства или кузнечного ремесла. Торговлю, какая существовала, вели преимущественно приезжие или проезжие купцы, вывозившие от славян те продукты, которыми была богата срединная Европа, или провозившие мимо славян иностранные товары из одной страны в другую. Собственно славянское население относилось к этой торговле большей частью совершенно безучастно. Таким образом, не могло образоваться у славян и сколько-нибудь значительного торгово-промышленного класса, который бы обособился от других и составил зерно городского населения.
Города
Однако же древние писатели говорят нам о множестве «городов» в славянской земле. Скандинавы даже называли теперешнюю Россию «царством городов (Gardariki)». Один неизвестный нам по имени географ, писавший в X веке, насчитал у разных славянских племен юга и запада не менее 3760 городов (civitates или urbes). Само собой разумеется после всего сказанного, что «города» эти не были средоточием торговли и промышленности. Древнее значение славянских городов открывается прежде всего из самого названия «город»: так называли наши предки всякое огороженное или укрепленное место; «город» значило просто — «ограда». Древние славянские города и были укрепленными местами для обороны от нападения неприятелей. Там, где сама природа представляла достаточную оборону, можно было обойтись и без таких укреплений; в этом смысле Иордан говорить нам про славян, обитавших в теперешней Валахии, что они «вместо городов употребляют леса и болота».
Действительно, в эту лесистую и болотистую страну было тогда трудно пробраться иначе, как по течению рек. Но на местах более открытых потребность в укреплениях должна была почувствоваться очень рано; во многих местах без таких укреплений славяне не могли бы вовсе продвигаться вперед на новые земли среди окружавших их неприятелей. Как строился подобный «город», об этом сохранил нам рассказ один араб (Ибн-Якуб), лично посетивший западных славян в 965 году. Вот каким образом, говорит он, славяне строят большую часть своих крепостей. «Они выбирают луга, богатые водой и тростником, намечают там место, круглое или четырехугольное, смотря по тому, какую форму хотят придать крепости. Затем кругом этого места они выкапывают ров и из вынимаемой земли насыпают вал. Они укрепляют этот вал досками и сваями, утаптывая землю, пока вал не достигнет желаемой высоты. Затем они проделывают ворота, на какой стороне захотят, и подходят к ним по деревянному мосту». Так строились города на влажной мекленбургской низменности. В местах, более холмистых, для укрепления выбирался обыкновенно какой-нибудь обрыв на берегу реки или, еще лучше, на слиянии двух рек. На краях избранной возвышенности насыпался вал, так что середина ее принимала вид углубленной котловины. Обязанность строить город и чинить городскую стену лежала на всем племени. Самые приемы постройки были строго определены обычаем. Когда польский король Болеслав потребовал раз (в 932 году) от «старейшин народа», чтобы они построили ему городскую стену «по римскому образцу», те отвечали ему, что «и не умеют и не хотят исполнять требования, так как и отцы их ничего подобного раньше не делали».
Множество остатков древнеславянских укреплений мы и теперь находим на всем пространстве славянских земель. Один славянский ученый насчитал их до 2279. Величина этих окопов, или так называемых «городищ», самая различная: от 150-300 шагов в окружности до 2-х квадратных верст. Понятно, что и назначение этих различных по размерам городов было различное. Самые маленькие из них служили пограничными сторожевыми пунктами или временным убежищем семейной общины на случай неприятельского набега. Самые большие были средоточием для целого племени: в них помещалось племенное управление. Возле таких правительственных и военных центров начинало мало-помалу поселяться и торгово-промышленное население. Особенно быстро разрасталось население города, если он лежал на значительном торговом пути, где-нибудь на большой реке или около моря.
Каких значительных размеров мог достигнуть славянский город при таких исключительно выгодных условиях, видно из примера знаменитых торговых городов Балтийского поморья. Штетин, напр., стоявший у устья Эльбы, занимал три холма. На самом высоком из них стоял деревянный храм Триглаза; на другом помещалась крепость с княжеским дворцом. На большой площади города два раза в неделю происходил базар; в середине площади находилось помещение для народного веча. Другое обширное помещение для веча было на храмовом холме. В начале XII в. в Штетине было 900 главарей (patres familias, как всегда называют их латинские источники). Если считать, что в семейной общине тогда, как и теперь в Герцеговнне и Черногории, было не меньше 15 членов, то цифра всего населения Штетина будет не ниже 13 ½ тысяч человек. Естественно, что в такой обстановке жизнь славян выходила из обычной колеи. Под влиянием близости к морю не только городское население, но и целые племена славянские меняли привычки земледельческого быта и приспособлялись к особенностям приморской жизни. Так было и на Балтийском и на Адриатическом поморьях.
Гостеприимство
Живя в первобытном строе, славяне обладали всеми достоинствами и недостатками первобытных народов. Их простодушие бросалось в глаза иноземным наблюдателям. «Испорченности или коварства в них вовсе нет», говорит о южных славянах Прокопий: «по прямоте их нрав подобен гуннскому». Совершенно то же повторяют шесть веков спустя очевидцы, наблюдавшие славян на другой, Прибалтийской окраине. «Честность их такова, рассказывает один миссионер, что им вовсе неизвестны воровство и обман; у них не видно ни замков, ни ключей; свои ящики и сундуки они оставляют незапертыми». В особенности не могли иностранцы нахвалиться славянским гостеприимством, которое вошло у них в пословицу. Император Маврикий и вслед за ним Лев Мудрый говорят нам о южных славянах VI века, что «они радушны к пришельцам и дружелюбно провожают их из места в место, куда им нужно; если же по небрежности хозяина приключится гостю вред, сосед его ополчается против такого хозяина, считая за нечестие обиду иностранца». Два христианских миссионера, придя в город прибалтийских славян, Ологост (Волегощ), были поражены радушностью приема. «Их приняла с честью мать семейства, т. е. жена начальника города (очевидно, жена родового главаря), смиренно умыла им ноги, тотчас же накрыла стол и подкрепила обильнейшими яствами; одним словом, они дивились и не могли прийти в себя от изумления, что в царстве дьявола пришлось им встретить такую благодать смирения и гостеприимства». Надо прибавить, что хозяйка спасла этим миссионерам жизнь, скрыв их у себя, когда возбужденные жители города, узнав об их приходе, пришли к ее дому требовать их выдачи. Те же самые впечатления вынес и другой очевидец, Гельмольд. «Прибыслав (князь вагров), рассказывает он, просил нас завернуть к себе в дом, несколько в сторону от дороги, по которой мы ехали. Он принял нас с великой заботливостью и радушием и приготовил богатое угощение. Перед нами поставили стол, уставленный двадцатью кушаньями. Тут-то я узнал на опыте, о чем раньше слышал из рассказов, что нет народа приветливее славян своим гостеприимством. В приглашении гостя они как бы соперничают друг с другом, так что никогда не приходится страннику самому просить у них приема… Если же случится, что кто-нибудь отвергнет странника и не примет его, то считают делом правым сжечь дом и имущество такого хозяина, и все единогласно называют его бесчестным, подлым и стоящим всякого поругания». По словам того же Гольмольда, не считается даже стыдом украсть у соседа, чтобы угостить гостя. По другому рассказу, «каждый домохозяин имеет даже особый дом, опрятный и чистый, назначенный для угощения. Здесь всегда стоит стол с различными напитками и яствами; одни снимаются, другие ставятся; в ожидании гостей кушанья покрыты чистой скатертью, и в какое бы время кто ни захотел угоститься, будь это чужой гость или домашний, его ведут к столу, где все готово». Что во всех этих рассказах нет никакого преувеличения, можно судить по наблюдениям современных путешественников по Герцеговине и Черногории, где старинные нравы, как и общественный строй, сохранились в полной неприкосновенности. Наблюдения эти часто дословно совпадают с известиями древних писателей VI-XII столетий. Путешественникам нашего времени тоже не приходится искать в этих местах ночлега, просить о приеме или останавливаться в наемном помещении. «Как скоро хозяин семьи (т. е. именно тот главарь, которого древние писатели называют pater familias), рассказывает один из них, завидит путника вблизи своего двора, он идет ему навстречу» (как Прибыслав к Гельмольду), «предлагает ему ночлег и принимает его, как только дозволяют средства семьи. Дочь-невеста или, если таковой нет, сама хозяйка снимает с гостя обувь, моет ему ноги (ср. рассказ двух миссионеров) и обтирает чистым полотенцем»… Гостю предлагают обильное угощение, и только когда он наестся и напьется, выспрашивают мимоходом, кто он, откуда и т. д. «Горе дому, в котором не бывает гостей», говорить народ. Во всем околотке такой дом пользуется дурной славой. Девушку из него не легко бывает выдать замуж, и порядочный крестьянин не отдаст своей дочери за парня из негостеприимной семьи. Впрочем, в десяти деревнях едва ли найдется хоть один дом, в котором бы неохотно принимали гостей. Нет сильнее упрека, как сказать: «в целый год у тебя не побывает ни одного гостя». Все показывают на такого домачина пальцами. Если в доме не случится хорошего вина или вкусной закуски, хозяин бежит к соседу и занимает у него. Более зажиточные имеют в Боснии для гостей особый конак… Всякий пришлец, «принятый под кров черногорцем, поступает под его покровительство, и хозяин обязан защищать его против всякого, хотя бы это был преступники или беглец». (Ср. выше рассказ миссионеров). И много еще других рассказов можно было бы привести о современном славянском гостеприимстве в подтверждение древних известий.
Военные нравы
Таковы были славяне у себя дома. Но иностранцам редко приходилось сталкиваться с ними в качестве гостей или миссионеров. Гораздо чаще являлись они к славянам или встречались с ними в своей стране в качестве неприятелей. Разумеется, военные встречи оставляли совсем другое впечатление и давали повод совсем к другим рассказам о славянском характере и нравах. Через весь рассматриваемый период, от VI века до XII, тянется бесконечный ряд известий о жестокостях и варварстве славян. Они жгут, грабят и убивают, они не жалеют ни женщин, ни детей, ни стариков, они предают пленных мучительной смерти, вбивают врагам в голову железные гвозди, вырезывают у них из спины ремни, сажают на заостренные колья, словом, совершают всевозможные зверства. Несомненно, что все это так и было, как описывают древние писатели. Славяне не были в этом случае ни лучше, ни хуже других первобытных народов. Личная храбрость и свирепость заменяла им то, чего не хватало им в военном искусстве. Плохо защищенные от ударов неприятеля, плохо вооруженные, не умевшие сражаться сомкнутым строем и производить согласных массовых движений, славяне не могли выдерживать правильного боя на открытом месте с регулярными войсками соседей. Скоро сознав свой недостаток они старались выиграть стремительностью натиска или же заманивали неприятелей в засаду. Все это хорошо заметили и описали византийцы уже вскоре после первых столкновений с славянами. «Они любят схватываться с неприятелями», пишет император Маврикий в приписываемом ему руководстве к изучению военного искусства, «в узких, трудно проходимых и утесистых местах. Они умеют пользоваться засадами, неожиданными нападениями и ловушками, дневными и ночными, не затрудняясь в придумывании всевозможных уловок. Они превзойдут также кого угодно в умении переправляться через реки и могут оставаться подолгу в воде. В случае неожиданного вторжения в их страну они погружаются в глубину воды, держа во рту длинные, нарочно для этого сделанные полые внутри стволы тростника. Лежа навзничь в глубине, они выставляют эти стволы на поверхность воды и через них дышат, так что могут по нескольку часов оставаться в этом положении, не возбуждая никакого подозрения: неопытные, видя тростник, считают его растущим в воде. Но кто знает об этой уловке, может догадаться по виду и положению надрезанных стеблей и проткнуть им рот тростником или вытащить его из воды и этим лишить их возможности долее скрываться под водою. Вооружаются они двумя маленькими дротиками каждый, а некоторые и щитами, хотя хорошо сделанными, но очень затрудняющими передвижение. Они употребляют также деревянные луки и маленькие стрелы, намазанные ядом, который очень сильно действует, если не принять противоядия и других средств, известных врачам, и если не перевязать раны, чтоб отрава не просочилась дальше и не заразила всего тела. Не подчиняясь общей власти и находясь во взаимной вражде, они не умеют сражаться в строю и вблизи, не любят встречаться с неприятелями в открытом и ровном месте. Если же и случится им отважиться на рукопашный бой, они поднимают общий крик и понемногу подвигаются вперед. Если неприятели начнут отступать перед их криком, они неудержимо устремляются на них. Если же нет, они поворачивают назад, нисколько не спеша изведать силу врагов в рукопашной схватке. Они предпочитают держаться лесов, приобретая там значительный перевес, так как умеют искусно сражаться в теснинах. Очень часто, неся с собою добычу, они при малейшей тревоге бросают ее и бегут в лес; когда же неприятели столпятся кругом добычи, они с тою же легкостью возвращаются и наносят им вред».
Всех этих наивных приемов варварской тактики не могло хватить надолго. Усвоенные не столько для нападения, сколько для обороны собственной страны, они должны были уступить место более искусным приемам, когда славяне от обороны перешли к наступлению. Мы видели в предыдущей статье, как скоро южные славяне усвоили себе военное искусство римлян и греков. Очевидно, постановка военного дела не могла оставаться такой неизменной, каким оставался общественный быт славянства: она должна была изменяться сообразно с обстоятельствами. Одни племена, далекие от окраин, на которых шла борьба славянства с соседями, надолго остались при первобытном устройстве военного дела. Другие, и преимущественно пограничные, скоро воспользовались опытом, какой давала постоянная война, и переняли от соседей их военную технику. Естественно, что в некоторых случаях самый характер племенной жизни должен был перемениться под влиянием непрерывных войн. Так, племена, стоявшие впереди западного славянства в борьбе с немцами, лютичи и оботриты, известны были своей особой воинственностью.
Характер славян
Самое передовое из этих племен, вагры, по замечанию Гельмольда, чуть не в полном составе превратилось в пиратов. «В недавнее время, пишет он, разбойничья жизнь между ними так усилилась, что, пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно были готовы к морским походам и наездам, надеясь на свои корабли, как на единственное средство к обогащению». Немногим уступали им, впрочем, и другие балтийские племена. Тот же Гельмольд произносит всем им общий приговор: «славянам, говорит он, врождена свирепость ненасытная, неукротимая, которая наносила гибель окрестным народам на суше и на море». Разумеется, с таким приговором трудно согласиться: свирепость врождена была славянам так же мало, как мало врождены были им занятия земледелием. Земледельцами в одних местах, пиратами в других сделала их не их натура, а те или другие исторические условия. Сам Гельмольд хорошо понимает это, когда говорит в другом месте: «вся страна вагрская встарину была населена самыми храбрыми людьми, потому что, стоя впереди всех славянских народов и гранича с датчанами и саксами, вагры всегда первые и направляли военное движение на соседей, и принимали на себя их удары».
Подобные ошибки всегда возможны, если мы вздумаем приписывать народному характеру те свойства, которые, может быть, вытекали из особенных условий исторической жизни народов. Различить постоянные свойства народа от преходящих и временных, принадлежащих только одной какой-нибудь поре исторического развития народа, бывает очень трудно, а иногда и вовсе невозможно. Вот почему, даже получивши более или менее отчетливое понятие о древнем быте славян, мы не должны думать, чтобы из характеристики этого быта можно было сделать какие-нибудь надежные выводы о национальных отличиях славянского характера. Из всех пересмотренных нами черт славянского быта нет ни одной, порознь взятой, которая свойственна была бы только славянам. И взятые вместе, они свидетельствуют не столько об особенностях славянского народного духа, сколько о той довольно низкой степени развития, на которой находилось славянство в промежуток времени от начала VI и до конца XII столетия.
Автор: П. Милюков