Говорить о цивилизации ислама трудно; все то, что арабы вынесли из Аравии, отправляясь на завоевание далеких стран, кроме учения пророка, заключалось лишь в немногих культурных задатках, сюда относятся: богатый, выразительный и изящный язык, любовь к поэзии и музыке. Серебристость, звучность арабской речи, ласкающей слух мерными созвучиями, благодаря чему там даже проза имеет свойство поэзии, представляется явлением беспримерным. Арабская речь «то льется как плавная струя потока, изредка слышного в своих всплесках, то кипит короткими, но звучными фразами, как игривый ручей, стремящийся по каменистому руслу» (Саблуков). Жизнь кочевника развила в арабе необыкновенную тонкость чувства и наблюдательность. Первобытная домагометовская поэзия арабов действительно дает образцы тонко отделанных, несравненных по богатству образов, выражений и целых описаний. В них виден независимый дух этого народа, его страстность в любви и мести и глубокое чувство. Но содержание этой изящной и красивой поэзии лучше всего и показывает культурную первобытность сына пустыни. Кочевой и воинственный быт: беспрестанные столкновения независимых племен, перекочевки с места на место, любовь к кровавой мести, похвала себе и своему племени, описание любимого коня или верблюдицы, занимающее иногда целую треть поэмы; наконец, изображения явлений природы: марева, молнии, дождя — вот о чем простодушно и искренно поет араб, не проявляя ни пышной фантазии, ни глубоких и сложных душевных движений.
Страница из Корана. Марокко, середина XIV в.
Культура арабов развивалась под влиянием знакомства с восточными цивилизациями и особенно византийской и персидской, где соединились уцелевшие остатки древних культур востока. Смотря по тому, какими образцами вдохновлялись завоеватели, и в какой среде они растворялись, мусульманская культура становилась то греческой или персидской, то сирийской, египетской или индийской. Толчка, данного мусульманством, как религиозным мировоззрением, здесь не видать. Наоборот, можно сказать, что именно там и в то время, когда сектантскими движениями разрывались рамки правоверия, и скованные местные культурные элементы получали большую свободу, и процветала культура, развивалась наука. Иногда же строгое исламское правоверие поднимало свое победное знамя, «шакалы да летучие мыши занимали кельи минувшей учености». «Наука обширна, жизнь коротка, бери из наук то, что нужно тебе для религии, остальное брось!» — говорил в лучшем случае правоверный повелитель. Весьма характерно для оценки культурного влияния ислама самого по себе то, что такое необычайное для Аравии явление, как объединение ее под властью пророка, исповедание новой веры — не оказало сколько-нибудь значительного влияния на литературу арабов. Несмотря на высокие мысли ветхозаветных и новозаветных христианских писаний, которыми блистал Коран, появление новой веры ничего не влило в поэзию.
Магомет, умирая, завещал своим последователям мир и кротость, но вся история мусульманства является сплошною насмешкой над этим заветом. Во всяком случае не строительство культуры, а ее разрушение, не гуманность, а зверство внес ислам в мир, не даром уменьшение населения и превращение садов в пустыни почти всегда следовало за исламом; ужасные зверства на Балканском полуострове и на Кавказе, где по ничтожным поводам с неслыханной жестокостью избивались десятки тысяч христиан, сжигались живыми, разрезывались на части на глазах матерей дети, а матери обесчещенные медленно замучивались или также бросались в огонь; средневековые грабежи сарацин, бывших страхом для всего средиземного побережья — все это разве не дар Магомета; пирамида из 90.000 шиитских голов, сложенная Тимуром, Мерв, обращенный шиитами, как бы в отместку за это, в мертвое кладбище, и бесчисленные сведения о десятках тысячах избитых пленников, — все это разве не достойное только подражание примеру пророка, зверски умертвившего 800 сдавшихся ему иудеев Медины, а их жен и детей продавшего в неволю аравийским кочевникам.
Все красивые фразы сур Мекканского периода, когда терпевший неудачи Магомет старался заискивать перед христианами и иудеями, о веротерпимости и снисхождении попали в Коран очевидно только для того, чтобы быть вечным укором пророку Аравии. Положение наиболее культурной части населения в мусульманских владениях — христиан и персов было настолько унизительно и стеснительно, что должно было неизбежно затормозить культурный прогресс. Магометанин не мог даже подать руки, выразить знаков уважения иноверному; последний, как прокаженный или клейменный преступник, должен был держаться в стороне, ходить пешком, в городах не смел иметь недвижимой собственности, вообще считался лишенным как бы всех прав состояния; на суде с мусульманином ему нечего было искать защиты. Удивительно ли после этого, что период господства правоверных был периодом унылого падения культуры, что современные мусульманские страны все без исключения представляют руины и живут воспоминаниями о былом богатстве и культуре. Во время войн мусульмане присваивали себе все, что взято силой, и так как их руках скопились все сокровища востока, то не удивительны были сказочные роскошь и убранство дворцов, но культура, возникшая на почве хищничества, и при других более благоприятных условиях не могла, быть прочной.
Но если исламу нельзя приписать чести создания новой культуры, то доля арабов в усвоении и своеобразной творческой переработке культурного наследия Византии, Персии и Индии весьма значительна. Они были не только посредниками, знакомившими невежественных жителей Африки, Испании и латинской Европы с наукой и искусством востока, они умели соединить в одно целое разбросанные элементы и придать им единство. Их цивилизация была подражательна, но не раболепна. Способное, даровитое племя, соприкоснувшись с восточными культурами, стало развиваться, несмотря на стеснительные рамки закона; влияние культуры пересиливало влияние религии и насильственно расширяло ее рамки. Первым центром арабской культуры был Дамаск, затем Багдад, этот «город чудес», в котором аббасиды выставляли на вид весь блеск своего могущества, поражая мир роскошью дворцов и неслыханным великолепием их убранства; затем следуют Каир, Кордова и др. Каир был построен на месте старого Фостата, в котором скоро появились новые дворцы, мечети, школы, библиотеки, обсерватории. Кордова также быстро сделалась великолепным городом, но испанские владетели, будучи сирийскими эмигрантами, постоянно обращавшими свои взоры на восток, хотели, чтобы их столица была похожа на Дамаск, и выписывали из Багдада поэтов, артистов и ученых.
Арабские ученые коснулись многих областей науки, но с особой охотой занимались математикой, физикой и астрономией. Их трактаты по алгебре служили руководством европейским ученым до XVI в.; они усовершенствовали сферическую тригонометрию и сделали большие успехи в математической физике, а также в оптике; ими писались специальные трактаты о преломлении лучей, о зажигательных стеклах и т. п. В Багдаде, Дамаске, в Каире, Самарканде, Кордове и Фесе были устроены обсерватории. Там знали употребление астролябии, секстанта, металлических зеркал, квадранты. Страстный интерес, с которым арабы предавались изучению математических наук и в особенности астрономии, объясняется принесенной ими с родины и отчасти навеянной в Месопотамии верой в возможность предсказаний по светилам будущего и вообще во влияние небесных светил на события человеческой жизни. Арабы точно вычислили длину года, изобрели стенные часы, заново составили календарь, составили таблицы долготы и широты главных стран света.
Не менее, чем в математике, сделали арабские ученые в медицине. Во всех больших городах мусульманского жира существовали медицинские школы. Анатомия не могла разрабатываться арабами, так как Коран запрещал рассечение человеческого тела, но тем более было обращено внимания на фармакологию. Арабы имели здравые понятия по гигиене и создали аптекарское искусство. Они ввели в употребление многие из тех лекарств, сиропов и мазей, которые употребляются и в настоящее время, например, лекарства из кассии, из ревеня, из алкоголя; арабам знакомо было искусство усыплять больного, чтобы он ничего не чувствовал. Многие из арабских врачей оставили ученые трактаты об отдельных болезнях (оспе, кори, лихорадке и т. п.) и целые курсы лечения. Некоторые из таких трактатов знаменитого Авиценны (род. в 980 г.) до XVI века считались в европейских университетах последним словом медицинской науки.
Вместе с математикой и медициной арабы оказали большие услуги и землеведению. Наряду с паломничеством всякие вообще путешествия считались у арабов благочестивым подвигом; отсюда их заботы о том, чтобы обеспечить в своих владениях полную свободу передвижения своим подданным и устроить удобные пути сообщения, станции, в пустынях колодцы и т. п. Арабы действительно много путешествовали и оставили много описаний. Они вымерили настоящую длину Средиземного моря, обследовали большую часть Африки и Европы, проникали даже в Китай и на Индийский архипелаг. До нас дошел географический трактат с картами от XIII века. Там почти точно изображены Европа и Азия; хотя о южной Африке и нет никаких сведений, но о Ниле и Конго сказано, что они берут свое начало из озер под экватором. От этих трудов нужно строго отличать современную школьную географию мусульман, где для большего возвеличения в глазах учеников ислама не стесняются чертить необъятные границы мусульманских владений, суживая границы прочих, и с этой целью переставлять моря и горы с места на место до полной неузнаваемости истинного положения земного шара.
При том деспотическом образе правления, который был на магометанском востоке, мудрено было процветать истории, как объективной науке; но тем не менее арабы оставили много материала, который служит к восстановлению истории средних веков, а отчасти и древнего востока. Особенно замечательны труды Ибн-Халдуна (XIV в.), который в своих «пролегомена» установил правила исторической критики и с большой широтой взгляда излагал теории различных форм государственного устройства и их постепенное развитие.
Из естественных наук арабы наиболее интересовались химией. Труды их имели целью изобретение жизненного эликсира, который бы сделал людей вечно молодыми, и философского камня, чтобы превращать все металлы в золото. Но, тем не менее, их химические исследования не остались бесплодными, они изобрели порох, научились делать бумагу и отыскали до той поры никому неизвестные тела и составы: алкоголь, серную кислоту, царскую водку, поташ, нашатырь, селитру, сулему.
Весьма значительны затем труды арабов по грамматике и лексикографии. Без преувеличения можно сказать, что до сих пор ни один народ в мире не приложил таких усилий к обработке родного языка, как арабы; об этом, кроме грамматических и синтаксических работ первостепенной важности, свидетельствуют сотни составленных ими, часто многотомных словарей. Несмотря на смешение в своей культуре разных элементов, свой язык арабы отстояли в первоначальной чистоте.
Узкие рамки правоверия мешали свободному развитию философской мысли, направляя ее главным образом на переработку и систематизацию греческих мыслителей; но тем не менее арабский мир дал несколько крупных независимых мыслителей, к каким должны быть отнесены Авиценна, Аверроес. Последний (1126 — 1198 гг.) допускал вечность материи, заключающей в себе жизненную силу; он не верил ни в сотворение мира, ни в воскресение мертвых, ни в деятельность Провидения; его Бог признавал только общие для всей вселенной законы и интересовался судьбой только всего человеческого рода, а не отдельных личностей. Мистическое направление, принятое арабской философией, дало основной тон мыслителям всего вообще средневековья. Характерно то, что в арабском философском романе (Абу-Бекр, ибн-Тофаила, ум. 1190 г.) впервые была выражена мысль о происхождении человека из царства животных.
Более всего, разумеется, по количеству написанного имеет богословско-юридическая литература. Коран и сунна были для арабов единственными источниками юридических понятий, и поэтому правоведение сливалось с богословием в нераздельное целое. Относящиеся сюда труды представляют главным образом чтения и объяснения Корана и попытки систематизации магометанской догматики. Образовалось четыре школы: ханефитов, которые хотя не отрицают предания, но допускают и основания, даваемые разумом; шафеитов, отвергающих рационалистические рассуждения, и гамбалитов и малекитов, допускающих философию лишь в тех случаях, где ничего неизвестно из предания.
Рядом с успехами в науках у арабов всегда процветала поэзия и литература. Нет ни одного рода поэзии, не испробованного арабами. Поэзия была в такой моде, что каждый образованный араб старался научиться искусству «нанизывать жемчуг» (писать стихи). Арабские государи не считали себя вполне счастливыми, если не имели при дворе хороших поэтов. Многие царственные особы сами принадлежали к числу искусных поэтов.
Не только мирные празднества, но даже военные столкновения часто начинались состязанием представителей воюющих сторон в стихотворных импровизациях. Несмотря на такую любовь к поэзии, оторванные от родного быта в пустынях Аравии арабские поэты не могли превзойти своих домагометанских предшественников ни красотой и изяществом слога, ни музыкальностью стиха и в большинстве случаев ограничивались более или менее удачными подражаниями им. Корифеем поэтов после исламского периода можно признать Мотенебби (X в.), владевшего звучным музыкальным стихом и выразительным слогом. Следует заметить лишь, что поэзия испанских арабов оригинальнее, живописнее, сильнее поэзии восточных. Язык этих поэтов краткий, выразительный, но несколько жесткий вследствие краткости.
Не представляет особой глубины и разнообразия и содержание новой мусульманской поэзии. Исключение составляет только персидская суфийская поэзия религиозно-мистического характера. Здесь нередко поражает глубина и высота содержания, сказывающаяся особенно в идее о необходимости чистоты сердца, в призывах к вере внутренней, а не наружной, в побуждениях к подавлению эгоистических страстей. Высоко стоит здесь и художественная изобразительность, выражаясь в блеске и богатстве красок. Одни суфийские поэты сильно прочувствованным лиризмом, другие путем образных художественных притч и рассказов проводят свои идеи. Арабская литература известна у нас не лирической поэзией, а главным образом своими рассказами, новеллами, баснями и сказками, сборниками пословиц и остроумных изречений. Сентенции Али, супруга Фатимы, дочери Магомета, несколько раз издавались в Европе. Очень популярны басни Бидпая; в арабской литературе их знают под именем Калила и Димна, они известны в переводе на многие восточные языки; впрочем, основа этого произведения индийская. Но особенного внимания заслуживают новеллы, таковы «макамы» Хамадани и Харири, которые и по форме и по колориту имеют арабский характер, и рассказы «Тысяча и одна ночь». Макама это коротенькие рассказы, каждый из них представляет самостоятельное целое, но слегка связан с другими. Так, например, у Харири (1054-1121) рассказываются приключения некоего Абу-Зейда-эль-Саруджи. Его положение изменяется в каждом из пятидесяти «макам»: он выступает в роли то странствующего проповедника, то адвоката, то нищего, то слепца, то школьного учителя, то импровизатора, то доктора, то святоши, то распутника; он берется за разные профессии и пользуется наивным доверием простаков, но делает это так ловко и забавно, что читатель готов простить ему эти проделки. Однако, автор желает не только забавлять, но и поучать читателя, поэтому обращается к своему герою с такими увещаниями, которые заставляют его проливать слезы раскаяния. Харири кончает эту Одиссею обращением распутника на путь истины. В качестве образца слога этого поэта приведем небольшой отрывок. «Беседа внизала меня в жемчужное ожерелье друзей; обильны были речи собеседников, летели искры остроумия, но не зажигался огонь спора; лилась струя красноречия из родника воспоминаний на общую усладу.
И вдруг предстал пред нами незнакомец; на нем были рубища, и в походке хромание. О бесценные сокровища! — сказал он, — да будет светел круг ваш, радостно утро и сладок напиток! Но взгляните на того, кто был и богат, и приветлив, и полон довольства… Мы питались тоской и тоской горели внутренности; желудок сох от голода; не приходил сон нарумянить бледные лица» и т. д. Рассказы «Тысяча и одна ночь» знакомы всем европейским литературам, это арабское произведение с неизбежной, впрочем, примесью индо-персидского элемента; в этих сказках отражается мусульманский восток с его хорошими и дурными сторонами.