Анимистические представления у горных таджиков
Первобытное человеческое миросозерцание, анимизм и позднейший пантеизм, сохранилось у горца в увлечении его всевозможными духами, чистыми и нечистыми, которыми наполнил он весь мир. Горец окружил себя ими; духи вмешиваются во все проявления его жизни. Горец сталкивается с духами постоянно и везде. Столь частое с ними общение дало возможность горцу изучить их до мельчайших подробностей. Горец знает их характер, вкусы, знает все их повадки, ему знакомы внешний вид каждого из них; ему известны превращения и хитрости каждого.
Горец вполне осведомлен, когда и где какой дух наиболее опасен. Горцу знакомы излюбленные места пребывания каждого духа. Имея подробные точные сведения о своих коварных и назойливых соседях, горец, конечно, получил возможность приспособиться к борьбе с ними. Горец прекрасно знает когда и в каком случае необходимо пускать в ход то или иное средство борьбы из бесчисленного своего запаса их.
Таджикские женщины гадают. Конец XIX в.
Амулеты (хайкал)
Самое простое и удобное средство в борьбе с духами горец нашел в ношении всевозможных ладанок и амулетов (хайкал). Носят ладанки, как я думаю, все горцы без исключения; носят их на шее, на руках, ногах или зашитыми в платье — верхнее или нижнее, в шапке, а также и привязанными к волосам (дети и женщины). Состоят ладанки из записочек с несколькими словами из Корана или другими какими-либо знаками, состоят ладанки из самых разнообразных предметов. Помогают все эти амулеты не только от духов, но и от сглаза дурных людей, от всякой порчи, от болезни и от многих других случаев. Для каждого случая имеется и наилучшее средство обороны: так например, против чесотки очень полезно носить на шее круглые кусочки кожуры тыквы, нанизанные на нитку; женщине перед родами кладут под подушку охотничий нож с кинжалом, а также китаб (книга, Коран), иногда к этому прибавляют еще лук (Зеравшан); делается это для защиты родильницы от злых духов: джинов и дэв, которые в это время особенно для нее опасны.
Во время болезней посылают за халифа (на Пяндже), в Дарвазе и других горах за муллою, жгут траву сепан (или шипан), также кусок арчи под рубашкой, ближе к телу. Приглашенные знахари пишут несколько слов и записку вешают на шею больного. Арча вообще считается священным деревом. Горцы охотно рассказывают различные подробности о своих горных сожителях дэвах, с которыми они так тесно сжились, к которым так привыкли, что пропади эти дэвы, горцы наверное сильно бы сгрустнули и почувствовали бы в своей жизни большую пустоту. Привожу кое-что из неистощимых рассказов горцев об этих назойливых, коварных, иногда шутливых, редко добрых духах.
Пари
Наиболее распространенные духи (запис. в Зерафшанск. гор. и в Гиссарском хребте) следующие: Пари или Пайрика, не злой дух, но все же не чистый, говорят — красив, как Пари, хотя, с другой стороны, горец из кишлака Гориф (в Гиссарском хребте) передавал, что в горах Пари имеют ноги коровьи, а тело мужчины или женщины. Пари может делать людей сумасшедшими, таскает их к себе, но потом возвращает их.
Альбасти, (Альмасти)
Альбасти, Альмасти, Ульмасти или Дэв (по-киргизски шестигрудый, записано в Фальгаре) встречается больше по ночам, водится около воды, у мельниц, также по соседству с мечетью, в дом он редко заглядывает: любимое местопребывание его в диких и пустынных местах в джангале и в горах: принимает он образ человека-оборванца, женщины в лохмотьях, собаки, козла, лошади. Альмасти, касаясь человеческих членов, лишает их жизни, отнимается рука, нога. В особенности этот дух опасен родильнице, он может вырвать у нее печень, сердце, задушить новорожденного, особенно опасен он в продолжение трех-четырех дней до родов. Один из моих рассказчиков видел Альмасти в три часа ночи, на мельнице: сначала дух показался человеком, а потом принял свой собственный вид; рассказчику пришлось бороться с ним; во время борьбы он упал и в этот момент дух своротил ему рот и глаз; лежал горец на месте, пока односельчане не нашли его и не доставили домой, мулла очистил его и через шесть дней он стал здоров.
Дэв
Дэвы в особенности нападают и бьют людей в степи (дашт). Похож Дэв на человека, но покрыт весь шерстью. Аджина, Джин (Дэв) — мелкий дух, менее опасен предыдущего, занимается тем, что и Пари, пугает людей; держится он там, куда выбрасывают золу у навоза, постоянно меняет форму, то муха, то кошка, собака. Лашкар (Пари) пугливого человека может сделать сумасшедшим.
Фаришта, Малойка, Гарут и Марут
Фаришта — добрый дух, всегда при человеке и охраняет его. Малойка — добрый дух и тоже хранит человека; Гарут и Марут (по местн. Хорут и Морут) были некогда злыми духами, теперь чистые, вот как это случилось. Однажды Гарут и Марут перед богом глумились над людьми, говоря: плохо люди живут, много они едят, крадут, чужих жен соблазняют. Бог говорит им: если бы вы были людьми, то жили бы еще хуже. Они отвечают: нет, хуже людей мы не будем, всегда будем делать добро. Бог сделал Гарут и Марут людьми, и сошли они на землю. Гарут сделался судьей (кази), а Марут помощником судьи (муфти). Полюбил Марут красивую женщину по имени «Зура». Была она замужем и как-то поссорилась с мужем, пошли они судиться к кази. Марут, любя «Зура», больше хлопочет о ней перед судьей и потому кази удовлетворяет ее желание — разводит ее с мужем. Кази в свою очередь влюбляется в нее и хочет ее взять себе в жены, но и муфти тоже хочет ее взять в жены. Бог не довел до греха и предупредил их всех: берет он «Зура» на небо и превращает ее в звезду. Берет бог на небо кази и муфти и вешает их там в колодце головами вниз. По сие время они живы и висят таким образом. Вот почему не следует задувать огонь: дым, который получается при задувании, поднимается вверх и попадает им в нос. Гасить огонь нужно какою-нибудь палочкой, но не руками. Гарут и Марут теперь чистые духи, так как не успели согрешить. Бог их во время спас: шайтан однажды захотел послушать слова «Малойка», поднялся на небо; бог взял камни в руки и стал ими бросать в шайтана. Камни эти превратились в звезды. Шайтан везде живет, сидит в каждом человеке, но и бог тоже везде: Малойка на небе.
Эти два рассказа записаны в кишлаке Гориф в Гиссарском хребте.
(Бобринский — Горцы верховьев Пянджа).
Культ животных
Чистыми животными горцы считают следующих: самое чистое — верблюд, затем баран, корова, козел, лошадь, осел. Голуби — чистые духи, их почитают, не бьют и не едят (записано в Фильгаре); зеленый голубь имеет в себе примесь пари. Мясо архара (дикий баран) святое, рога их чистые, потому что животное ходит по чистым, незагрязненным местам. В Фильгаре собаку считают чистым животным, ее любят и держат в доме, гладить и прикасаться к ней можно. В Гиссарском хребте горцы говорили, хотя собака хорошее животное, но в дома ее не пускают.
(Бобринский).
Отношение к змее. По-видимому, к остаткам культа змеи относится обычай вышивать змею на спине халатика или рубашки, носимой ребенком. Теперь и этот обычай исчез, живя только в воспоминаниях, хотя мне говорили, что еще несколько месяцев назад во время одного праздника видели мальчика, прогуливавшегося в таком халатике. Змея в таком случае вышивалась, по словам касанцев, шелком, пестрая — белого и черного цвета и изображалась извивающейся. Это изображение называлось «мор» («змея») и считалось талисманом, охраняющим детей от дурного глаза.
Следы былого почитания змей, широко распространенные по Туркестану, сохранились, как и во многих других местах, в том, что домашнюю змею, живущую у себя в доме, в особенности, если она белого цвета, таджики не убивают — грех. Других же змей, даже белых, встреченных в других местах стараются убивать, так как это — «Савоб» — богоугодное дело. Подобно тому как в Ташкенте и некоторых других местах первые называются «фаршьта» (ангелы) и считаются за воплощение таковых, в Касане, точно так же считают, что под ними могут скрываться «пари», а именно «мусулмон пари» (пери мусульмане). Эти «пари», проживающие под видом змеи, при питании принимают вид кошки, а при путешествии, передвижении, превращаются в голубей. Вот почему нельзя убивать ни одного из этих животных. Один из признаков, что встречная змея является «пари» (но может также в этом образе быть и «джин») будет то, что она ползает прямо, не извиваясь, в то время как обыкновенная змея будет ползти характерной извивающейся линией. Чтобы не ошибиться при убиении встречной змеи, некоторые сначала смотрят, как она ползет, и только убедившись, что это простая змея, ее убивают. Сухая змеиная шкурка оставляемая змеей при линьке, считается средством против дурного глаза и зашивается, как «тумор» (амулет), носясь в виде подвески к вороту рубашки.
(М. Андреев — Поездка в Касанский р-н).
Культ мазаров (могил)
На Пяндже, как и во всех странах мусульманского мира существуют так называемые мазары, по-местному зиарет, остун. Эти мазары обыкновенно представляют собой небольшие четырехугольные здания с выпуклой или куполообразной крышей, с небольшим помещением внутри, в котором находится или могила чтимого святого, или же просто несколько предметов, имеющих отношение к святому, в честь или память которого построен мазар. К особым чтимым мазарам, пристраивается иногда более или менее обширное помещение для молитв, две-три кельи для лиц, охраняющих и обслуживающих его. Мазар не всегда служит могилой, а часто подобно буддийским ступам служит просто памятником в честь особо чтимого мужа или особо знаменательного для данной местности события. Мазары более чтимых святых богаче украшены рогами диких козлов и баранов, имеют вокруг себя большое количество шестов с прикрепленными к ним мохнатыми хвостами яков или с навязанными на них тряпками и флажками (табл. XVII, XVIII). У попутных мазаров молятся проезжающие, к особо почитаемым мазарам ходят издалека и молятся у них по всякому поводу, просят детей, богатства, хорошей и счастливой жизни, здоровья и т. п. Молящиеся жгут чироки (светильник) — лучины, жгут на угольях муку. В Вахане у кишлака Птуп, у мазара Шо-Хисон-Медин, который приехал сюда с Али и здесь потом поселился, собираются два раза в году кишлаки Вранг и Птуп; каждый из них приносит с собою необходимые припасы, режут баранов у входа в мазар и в 5 или 6 котлах на кухне, расположенной у мазара, варят баранину вместе с толченым зерном пшеницы. Это кушанье, носящее особое название (халиса), изготовляется специально в подобных случаях, часть кушанья отдается муллам, хранителям мазара, другая часть относится домой для тех, которые не присутствовали на общем торжестве и не участвовали в общей трапезе.
Мазар как святилище духа очага
Любопытно сравнить с этим обычай имеющийся в самой глуши припамирских стран, а именно: в долине Хуф, составляющей часть Рушана (в верховьях р. Пянджа) и населенной горными таджиками. В случае возникновения эпидемии, от которой умирает много людей, собравшиеся жители берут красного быка и шейхи мазара Туг-Бура-Нагян, находящегося в Хуфе и очень почитаемого, водят его по селению, обводя вокруг каждого дома. Все жители — мужчины, женщины и дети, прикладывают по 3 раза руку к спине быка и говорят: «My баля дай те зуд» — «мое несчастье обратилось на это», т. е. на быка. Быка ведут затем на мазар, где его и закалывают, причем кровь тщательно собирают в чашку, чтобы не пролить на землю и выливают в речку, на берегу которой стоит мазар. Мясо варится и съедается собравшимся народом, за исключением головы, ног и желудка, которые вместе с костями, тщательно собираемыми во время еды и отнюдь не выбрасываемыми, завязываются в шкуру убитого животного и бросаются в речку.
По окончании еды шейх зажигает приготовленные пилики — обычно от 3 до 7 штук, втыкая их в очаг. При этом он совершает «таваф», как называет он, который как это ни странно, но в данном случае совсем не выражается в обычном хождении вокруг почитаемого предмета, а состоит в том, что он троекратно подносит обе ладони к пламени пиликов и затем благоговейно проводит себя по лицу, приговаривая, обращаясь к духу очага — «амин! Касаль гашифа веринг», т. е. «амин! Дай исцеление от болезни». Последнее приговаривается очевидно, когда дело касается больного. Обычно же, кроме того, говорят следующее: «а, айна-дайна, Учаг-Баба, садакингиз кетей», т. е. «о, да кружусь я» (в смысле «пожайлуста, ради бога»). Дед очага, пусть идет приносимая тебе жертва». Последняя фраза крайне любопытна и ясно указывает на существование особого Духа Очага — «Учак-Баба», которому именно и приносится в данном случае приношение. При этом, тоже как другая умилостивительная жертва, льется в огонь масло. Если обращаются женщины, то, как рассказывал шейх, они кладут очагу два земных поклона.
(Андреев — Нек. результаты Этногр. экспед. в Самаркандск. Обл. «Изв. Турк. отд. русск. геогр. об-ва» т. XVII, 1924).
Священные камни
По верхнему течению Пянджа развито почитание священных камней (по мести. Остун), особенно часто встречали мы их в Шугнане и Рошане. В большинстве случаев священные камни представляют собою отдельно лежащие валуны или осколки скал, оторвавшиеся от своей породы, не обделанные и не тронутые со своих природных мест. Случайно или нет, но многие из священных камней лежат у воды. Не следует смешивать священных камней с камнями, имеющими какие-либо надписи, знаки или рисунки, которые в громадном большинстве случаев, в настоящее время горцами не почитаются. Все виденные нами священные камни не имеют на себе ни надписей, ни рисунков. Выделяются священные камни среди себе подобных камней или наложенными на них небольшими камнями причудливых форм (выветрившиеся), или же следами возлитого на них масла, или золою, — остаток сжигаемых на них лучин (вместо свечей) или же, наконец, возложенными на них приношениями в виде пригоршней зерна, тута, муки. Иногда, как например, в Шугнане у кишлака Сочарв, вместо одного большого камня, сложены несколько камней, обнесенные низкой оградой из мелкой гальки.
Священные камни разбросаны по стране неравномерно; видели мы их (4 камня) около кишлака Нишус в верхнем Шугнане, также недалеко от Хорога, около кишлака Вар-Иомч, у переправы через Пяндж к мазару, расположенному на афганской стороне, наконец, у кишлака Дишор и около кишлака Сочарв. Встречали мы подобные же камни на Хах-даре и Гунте.
На наши расспросы, что за камни, горцы неохотно и сбивчиво передавали нам, что камни освящены в честь какого-нибудь святого, уважаемого человека или чтятся в память какого-нибудь события из жизни этих святых мужей, события, связанного с данным местом или даже с данным камнем. При просьбе нашей назвать святого, в честь которого почитается какой-либо из данных камней, горцы обыкновенно называли «Сабзи-пуш» (зеленый плащ), иногда «Хазрет-Али», изредка других лиц, как-то: Шо-Носир, Пой-Ходжа, Пир-Шо-Талиб, Пир-Ходжи-Нурредин, Калантар Чильтанон, Мушшилк-Шо и других. Называя этих чтимых лиц, горцы обыкновенно говорили, что эти святые отдыхали на таком-то камне, чем и освятили его. Никто из горцев не желал или не смог объяснить нам, кого они подразумевают под именем «Сабзи-Пуш». Пиры этого же вопроса ловко уклонялись, не любя вообще затрагивать в разговорах суеверные обычаи своих мюридов. У камней вообще молятся по всякому случаю. Благодарят, например, за счастливое возвращение с летних кочевок или просят исцеления при болезнях, при этом на камнях жгут чироки, делают приношения, иногда собираются вокруг камня, устраивают общую трапезу, режут барана, варят похлебку. По словам горцев, пир говорит им, что всякая молитва у камней может быть услышана, он же указывает, какое место «почитать священным и по какому случаю. На Шах-дере по поводу одного из только что упомянутых святых, чильтанон, горец нам рассказал следующее. У некоего царя была дочь, у нее было сорок служанок-девушек. Однажды они все оказались беременными. Царь узнал об этом и посадил их всех в гумбез (башня), где они через некоторое время родили. После родов матерей отпустили, и они разбежались во все стороны. Младенцы остались одни, неизвестно, кто их кормил. Когда дети выросли, сделали они себе из лоскутков, оставленных их матерями («пунги или линги» — «длинная полоса материи»), покрытье на бедра и пошли затем по городам собирать милостыню. От них пошли все дервиши, и потом эти последние называются чильтанон; их же иногда называют «стоящими у костра». Мушкилк-Шо был целитель и постоянно приходил на помощь людям.
В Вахане около Даршая скала, в которой заметно правильное четырехугольное углубление, напоминающее дверь. Горцы называют эту скалу дверью дьявола.
Кроме священных камней и камней с надписями горцы показывают камни, представляющие собою убитых драконов. Одни из них в Вахане, около кишлака Ширгин, лежит наполовину занесенный речным наносом; этот длинный камень рассечен во всю длину пополам. Во время оно, в этой местности жил аждар или дракон; жил он в воде, выходил из нее, чтобы пожирать людей, много он их пожрал, однажды даже целый кишлак. Али пришел на помощь жителям: вступил в бой с драконом и рассек его во всю длину на две части.
Другой, подобный окаменелый дракон находится в Шугнане между кишлаком Нишус и Хорогом недалеко от перевала. Он также уничтожен был Али.
(А. А. Бобринский — Горцы верховьев Пянджа. Москва, 1908).
Таджикский пантеон
Бабушка-громовница
Сколько-нибудь полную картину прежних верований, при очень малой разбросанности таджикского фольклора, по разбросанным и во многом уже утерянным мелким фрагментам восстановить пока еще невозможно, тем более, что под понятием «домусульманского языческого периода» скрываются в сущности остатки верований целого ряда различных эпох и культур, докатившиеся до наших дней в очень запутанных и перемешанных народных представлениях. В общем же вкратце можно отметить по более заметно сохранившимся следам следующие черты.
Среди древнего пантеона выделяется божество грома, молнии, северный древне-европейский Тор, называемый таджиками «Тундур». Как и в первобытных воззрениях многих других народов, это божество двоится: в верованиях одних таджикских народностей божество грома, подобно Тору, Юпитеру, Зевсу, представляется в виде старика, извергающего гром, как это представление встречается среди пухтунов (патанов) в Афганистане и по северо-западной индийской границе («гаргару-бобо» — «Дед Громовник»), среди таджиков в Каратегине, в некоторых местах Матчи в других местностях среди иранского населения Средней Азии. В большинстве же случаев божество грома представлялось, видимо, в образе старухи: «Бабушки», «Бабки-Громовницы» («Гульдур-Мама»), или «Мама-Калдырак» (последнее название у соседних тюркских племен), «Бабушки-Небо». В этой последней форме, очень распространенной в среднеазиатских воззрениях, очень ясно видно то же представление древних персов, по словам Геродота, обожавших весь небесный свод, который они называли «Зевсом». Гром в среднеазиатских представлениях обычно производится вытряхиванием божеством части своей одежды. Или божество грома трясет свою шубу — например, в Яркенде Баба-Яга (Джалмауз-Кемпир) трясет свою нагольную шубу, производя сильный шум (гром). Демоны (джинны), которым это надоедает, начинают бросать в нее раскаленными углями (молнии), отчего шуба тлеет. Желая потушить, Баба-Яга льет воду (дождь). В некоторых местах Матчи (сел. Сурхкят напр.) при ударе грома говорят, что «потряс свою шубу праотец Адам — «бобо-и-Одам пустиныша афшундан». В Ягнобе и в некоторых других местах встретилось это верование в более чистой древней форме — это сам бог: «кудpат-и-тааля пустинша ат укуныш» («сила всевышнего потрясла свою шубу»). У туркмен-иомудов гром происходит оттого, что старуха рвет свою шубу.
«Бабушка» во многих иранских странах производит гром также выколачиванием, вытряхиванием своих шароваров (в верховьях Пянджа, в верховьях Зеравшана и др. местах). В некоторых местностях, главным образом у соседних тюркских народов — туркмен, киргизов и др., гром происходит от того, что «Бабушка» трясет свой кожаный мех («санач»). В Матче и Ягнобе сохранились остатки старого верования, что от выбивания «Бабушкой» шаровар на землю летят вши, от которых и вырастает после весенних гроз много грибов. Отсюда крик ребятишек в Матче при раскате грома: «пури, пури, хорч», т.е. .»пури, пури и грибы». В Ягнобе при ударе грома дети говорят: «катта харчак ман, пулля харчак тау», т. е. «большой гриб мой, маленький — твой». Аналогичное верование в происхождение грибов от выколачиваемого старого меха существует и у туркмен-текинцев. В Фальгаре при ударе грома дети иногда кричат — «кампир сору гулян кард», т. е. «старуха завертела сосуд для сбивания масла». Там же, однако, рядом имеется представление, что гром происходит оттого, что «Бабушка-Небо» ударяет в бубен — аналогично представлению, встреченному пишущим в Ташкентском уезде среди киргиз (казаков), что «Бабушка гремит, ударяя в «дауль» — охотничий или боевой барабан, подвешиваемый к седлу, т. е. отправляясь на охоту или в битву. В некоторых местах (напр., среди населения Ташкентского района) есть следы представления, что «Бабушка» производит гром, катая по небу два больших камня. Аналогично имеется и другое — гром производят дивы, устраивая весеннюю борьбу на небе или (вариант) катая по небу большие жернова.
Древний арийский миф о тучах-коровах, доставляющих молоко-дождь жаждущей влаги земле, широко распространен в остатках верований на всем пространстве древнего Ирана.
В разных местах представление об этом, конечно, принимает несколько различные формы. В Ташкенте, например, пишущему пришлось слышать следующий народный образ: Тучи — это нечто вроде громадных мешков, покрытых шерстью. Ими заведуют семь ангелов, подчиненных архангелу Дордаилу. По указанию последнего они то гонят тучи на водопой, заставляют их спускаться к реке, к озеру, к морю, где тучи втягивают в себя воду, то гонят их обратно по небу, по пути, указанному архангелом. Он же назначает места, где нужно пролить дождь. Последний происходит оттого, что ангелы замахиваются бичами-молниями на тучи. Тучи в испуге вздрагивают, встряхиваются, и тогда с каждой шерстинки падает по капле и идет дождь. Среди ангелов есть один, Караил, обладающий очень громким голосом. Гром — это его крик, который он испускает, крича на тучи.
Что дождь — это молоко от коров-туч древних верований ясно сквозит также в словах стихов, которые поют таджики в случае засухи, собираясь для общественного моления о дожде в определенном месте и принося при этом жертву. В Фергане, Ходженте, Самарканде, Бухаре народ поет при молитве часто с плачем:
О, боже, пошли ради жизни животных,
Пошли из груди облака молоко-дождь.
Радуга, лук Брамы в Индии, лук Иеговы у древних евреев, объясняется мусульманизированным народным воззрением, как «лук Хасана и Хусейна», сыновей Али, в некоторых местах (напр., в районе Канибадама), как «лук Али» и только там, где древние верования сохранились лучше, как напр., в верховьях Пянджа, попадается старое иранское название «Камон-и-Рустам» — «лук Рустама», национального эпического героя Ирана, домусульманского периода, воспетого Фирдоуси. В некоторых местах, но сравнительно, видимо, очень редко, встречается древнее представление, аналогичное с древнегерманским, что радуга — полотно, которое разостлала небесному своду для просушки после дождя «Бабушка».
В связи с сохранившимися остатками верования в «Бабушку-небо» можно упомянуть также о неясно дошедшем образе старухи Оджуз или Оджиз, видимо, отождествляемой с зимой, с холодным ветром. Почти повсюду среди таджиков короткий период из семи дней (в некоторых местах считающийся еще меньше), предшествующий наступлению Навруза — древнего иранского Нового Года, соответствующего весеннему солнцестоянию, называется «дни старухи Оджиз». Это время считается очень ветряным и холодным. «Ты, Токсан, не можешь сравниться (по холоду) даже с одним моим днем, — говорит, по мнению равнинных таджиков, старуха Оджиз, обращаясь к Токсану, девяностодневному периоду зимних холодов. «Семь дней до Навруза жги по сорока полен» («пешь аз Навруз афт руз чиль кунда суз»), говорит другая пословица, указывая на холода этого периода. О роли наступающей в феврале («хут») весны, прогоняющей старуху зиму, свидетельствует довольно распространенная среди таджиков поговорка: «если февраль начнет делать свое дело, он посадит старуху в ящик» («агар хут хут-ти кунад, кямпура дар кутти кунад»).
В сохранившихся остатках народных верований холода этого периода в Ишкашиме (верховья р. Пяндж), напр., объясняются тем, что «бабушка», находящаяся на небе, выбросила из своего очага большое обгорелое полено и что результатом этого является подувший холодный ветер и невыпеченные хлебы у самой «бабушки». В Ягнобе, однако, причиной холодов считают то, что тело только что умершей старухи Холь-Джун остается не погребенным. Как только его закопают, наступает тепло. Как снег в германских представлениях происходит от Берты, выбивающей перину, так среди таджиков встречается выражение, указывающее на происхождение снега от выбиваемой «бабушкой» шубы. Весьма вероятно, что в древних верованиях к «бабушке» имел отношение также и дождь. В Шугнане, напр., если дождь или снег зарядил слишком надолго, дети делают из тряпок куклу («джии джии») и выставляют ее сквозь дымовое отверстие в крышке наружу, припевая особую песенку. Это считается напоминанием «бабушке», что от такого обильного выделения атмосферных осадков замерзли на оз. Шива находящиеся там ее дети.
«Бабушка» распоряжающаяся холодным ветром, видимо, может насылать также бурю, вредящую посевам. Для прекращения ее губительного действия на урожай среди оседлого населения Туркестана устраиваются даже особые заклинательные женские процессии, несомненно, ведущие свое происхождение из глубокой древности.
Дед-Громовник
При прохождении экспедиции по долине Ях-Су (окрестности г. Ховалиньга) удалось наткнуться на очень интересный образ Иранского Гора, Деда-Громовника, называемого здесь Бобо-Кылдыр («Дед-Громовник»). При ударе грома говорят: «Дед-Громовник ударил в свой охотничий барабан», причем он делает это, отправляясь на охоту. Вместо Бобо-Кылдыр, то же божество называется также Камбар. Существует, видимо, в виде позднейшего варианта, представление, что молния, называемая здесь чрогак, происходит оттого, что Камбар высекает огонь при помощи фитиля и огнива, чтобы зажечь фитиль у своего ружья во время охоты за небесными дикими козами. Дождь бывает оттого, что он купается, обмывается на небе на берегу пруда и от этого летят брызги. Снег — оттого, что едет на своем коне по льду и выбиваемые копытами коня кусочки льда разлетаются в мелкие пылинки, падают на землю снегом. Град — более крупные кусочки льда из-под копыт того же коня.
Радуга, называемая в Ях-Су Гу аки-Рустам (праща Рустема) или «камун-и Рустам» (лук Рустема), т. е. сохраняющая, вероятно, позднейшее персидское название, в то же время обозначает в местных народных воззрениях, что это Камбар вешает свой лук, вернувшись с охоты.
(М. С. Андреев — Из материалов мифологии Таджиков, стр. 78 — 79).
Оплодотворение земли небом
Древний индоевропейский миф об отце-небе и матери-земле, «двух великих родителя», как они называются в Ригведе, сохранился, видимо, до сих пор в виде обрывков представлений среди некоторых народностей Средней Азии. В Язгулеме небо до сих пор называется «дед» (отец), а земля — «нан» (мать). В связи с этим имеется разделение времен года на мужскую и женскую половину. «Зин» — зима и «тир-мо» — осень, считаются мужского рода, так как в это время с неба идут на землю дожди и снег, оплодотворяющие землю. Весна же и лето считаются женщиной, женским началом, так как этот период производит плоды и зелень, природа тогда родит. Любопытно, что это как раз совпадает со следами подобного верования среди патанов. Среди юсуф заев говорят, например, про выпадение дождя, что земля становится от этого беременной.
Следует, однако, наряду с этим отметить и присутствие в том же Язгулеме представления, согласно которому облако уподобляется корове, а дождь считается молоком этой коровы. Но, в то же время, там существует представление, что это процесс оплодотворения земли. Возможно, однако, предположить занесение этого представления об облаке-корове через персов, вместе с древней персидской колонизацией и культурой, т. к. дальше в Шугнане напр., это представление попалось мне только в виде обычая подставлять чашку под отверстие в крыше при первом дожде весной, причем произносят обязательно по-персидски (обычно шугненцы между собой по-персидски не говорят и персидский язык знают плохо), обращаясь, очевидно, к облаку и небу: «шир бибор, нон бибор», т. е. произведи дождь молоком, хлебом. Но это может иметь, и смысл пожелания, чтобы увеличилось молоко в доме. В Ягнобе, как записала В. М. Пешеророва, такой водой от первого весеннего дождя брызгают в подойник с молоком и в закрома с хлебом, чтобы вызвать этим обилие молока и хлеба.
(М. С. Андреев. Из материалов по мифологии Таджиков. «Сб. по Таджикистану». Отчет по экспедиции 1925 г., вып. I, Ташкент, 1927, стр. 77-78).
Белая богиня — покровительница прях
Очень интересный старый образ божества, покровительствующего пряхам, сохранился в глухой, уединенной долине Язгулема, куда еще до сих пор не успел проникнуть в обыденную речь персидский язык. Здесь пятница — день, посвященный «Диви-Сафид» — Белой богине. Пряхи поэтому в этот день воздерживаются от работы. Вечером в этот день Диви-Сафид приносится жертва: берется хлебная лепешка; размельчается кусочками в чашке «помельче кроши, чтобы легче было ей разжевать», говорят иногда крошащей окружающие, т. к. богиня — старуха, и зубы у нее плохо справляются с пищей.
Сверху хлеб поливают маслом и ставят около прялки. Чашка сверху не закрывается. На мой вопрос не съест ли в таком случае пищу кошка, — отвечали, что считается, что в пятничную ночь кошка к этой чашке не подойдет. Ночью богиня входит в дом, садится за прялку и помогает прялке, увеличивая ее пряжу. Приношение ставится как раз так, чтобы сидя за прялкой, ее взор упал бы на него, чтобы она подкрепила свои силы и проявила бы свое благоволение. Ложась спать в этот вечер, детям наказывают, чтобы они лежали тихо, не шумели (при шуме она убегает) и прислушивались бы — не раздастся ли шум прялки, знаменующий появление Диви-Сафид. Это божество — старуха, светлая, одетая во вое белое, с седыми волосами. Из слов таджиков можно заключить, что она пользуется до некоторой степени репутацией расположения к детям: «лежите тише, дети, — она придет и напрядет вам на карабос» (хлопчатобумажная домотканная материя)…
В Яргулеме верят, что если прядут в пятницу, то это оскорбляет Диви-Сафид, т. к. это ее день. Она накажет за это — придет и истыкает тело пряхи своим веретеном и та заболеет. В сел. Мортаун (Яргулем) по средам, как сказано, тоже не прядут. «Среда — тяжелый день», — говорила мне одна старуха, — «прясть в среду — пойдет на саван, кто-нибудь помрет» — говорили другие…
Диви-Сафид проживает, странствуя по красивым, хорошим местам. Определенного местонахождения не имеет. Даже в Яргулеме уже видны следы значительно продвинувшегося исламирования этого образа. Так, в некоторых местах покровительница прях называется уже «Момо-а о» — праматерь Ева, в других, где имеется влияние муллы, пошли уже дальше — это уже «Биби Фотима».
Дальше вверх по Пянджу тоже существует подобный же образ в воззрениях населения имеющихся там небольших горных стран, но называется подобно тому, как я встретил в Кабульском районе, не Диви-Сафид, а «Пряха»; в Рушане — «зебицак», в Бартаньге — «жебицак» и т. д.
(М. С. Андреев — Среднеазиатская версия Золушки).
Земледельческие обычаи
Любопытные обычаи, связанные с началом земледельческих работ. Весною, когда снег только что сойдет с полей и земля успеет несколько обсохнуть, горцы обращаются за справкой к своему халифа: какой день он находит наиболее счастливым для начала пахоты и посева. Халифа назначает день. В назначенное время вся округа целыми кишлаками высыпает на свои поля, и в первый раз после зимы туда же выводят быков и ими вспахивают в этот день первые две, три борозды, не более. Этот день называется (Шугнан, Шах-Дара) «вести волов в поле» (хичзевезам, хичзевест). К этому дню в каждом доме пекут хлеба, один на масле, другой на молоке, варят кашу с пшеницей (мука, вода, масло и молоко). В деревянных чашах все это несется в поле, где собирается весь кишлак, и за общей трапезой съедаются принесенные яства (по другим версиям общие трапезы происходят у мазаров, по местному «остун», зиарет), после чего проводят две, три борозды, как сказано выше. К тому же дню женщины готовят из теста различные изображения, как то: глаза, язык, уши и проч., а также изображение мер, употребляемых для сыпучих тел. Эти изображения из теста дают быкам, работавшим в поле. Пальцем, обмоченным в вышеупомянутую кашу или похлебку, пятнят лбы тех же животных; таким образом пятнят четыре столба, поддерживающие потолок в главной горнице. По исполнении всех этих обрядов, остальную часть дня проводят в играх (гуйбози). В некоторых местностях (Рошан) накануне вышеописанного дня ночью отправляется в поле старик, киркою поднимает землю и бросает в нее несколько зерен хлеба. Здесь кстати упомянуть, что вновь купленный скот, по приводе его в новое помещение, на счастье осыпается мукой.
(Семенов — Этнографические очерки Зарявшанских гор, Каратегина и Дарвеца).
При начале пахоты соблюдается следующий обычай. Варится особое блюдо, называемое кочи, из муки на воде, куда потом подбавляют молока и масла; приготовляется кочу, по-видимому, только в этот день, раз в году. Блюдо приносят на поле: хозяин зачерпывает полную ложку, выливает ее себе на ладонь и, став перед быками, запряженными в плуг, но еще не начавшими работы, брызжет им на морды кочи и размазывает рукой. Только тогда люди, пришедшие с хозяином на пашню, принимаются за еду, но они не должны съедать всего до конца, а оставшуюся часть кушанья берут и размазывают на лица друг другу.
Есть и поверья, связанные с началом полевых работ. После того как хозяин приступил к пахоте, он берет несколько зерен хлеба и потихоньку прокрадывается домой, стараясь, чтобы его не увидели женщины. Последние не знают точно, когда он начал работу на поле, но в ожидании его прихода привязывают к ручке одной деревянной ложки небольшую полоску железа, обыкновенно служащую для выскребания деревянных чашек. Хозяйка, сидя в доме, прислушивается, не раздаются ли шаги мужа, прикрикивает на детей и домашних, чтобы они молчали, и посылает девочку смотреть, не видно ли приближающегося хозяина. Он между тем подкрадывается, взбегает по ступенькам лестницы, бросает зерна на крышу и убегает, стараясь все время остаться незамеченным. Если это ему удалось, то считается, что в наступающем году он будет первенствовать в семье. Если же услыхали, и хозяйка успела его предупредить, бросив на крышу через дымовое отверстие ложку с железкой, то муж будет у нее под башмаком. Смотрят также, как ложка упала: если дном сверху, то год будет голодный, если книзу — урожайный.
Окончание уборки хлеба сопровождается очень характерными обычаями. Когда хлеб обмолочен и собран на гумне в кучу (называемую по-ишкашимски ycиp), хозяин приносит заранее приготовленный комок помета от рогатого скота, обносит три раза на лопате вокруг зерна, кладет на верх ycиpa и покрывает комок зерном, так чтобы его не было видно; оставив лопату тут же, он уходит домой. Дома он объявляет, что работы на гумне кончены и что пора варить ош, или оши сипа (сипа — таджикское название кучи зерна на гумне, перешло на кушанье, приготовляемое по случаю конца уборки). Пока идут приготовления к варке, домохозяин разводит курение (бу) на приступочке очага, месте для этого обычном, и держит особый деревянный кувшин, в который ему предстоит насыпать зерно, отверстием вниз над курением, так чтобы кувшин наполнился дымом. Заткнув затем горло сосуда мешком, он несет его на гумно, держа подмышкой и крепко прижимая к боку, чтобы дым не вышел. При этом перед ним бежит другой человек, который кричит: «е, одам, кынора, кынора», и тем заставляет сторониться всех встречных из опасения, что среди них может попасться человек, приносящий несчастие; конечно мог бы, наоборот, встретиться и человек, приносящий счастье, и это считалось бы очень благоприятным обстоятельством, но предпочитают не подвергаться риску дурной встречи. На гумне хозяин три раза прикасается краями отверстия сосуда к трем разным местам кучи зерна, отчего благодетельная сила курения, разведенного на очаге, должна сообщиться зерну. Поставив вслед за этим кувшин на землю, хозяин сначала насыпает в него три пригоршни зерна, а затем дополняет до верху обычным образом, т. е. прислонив кувшин к куче. Эту первую насыпку он ссыпает на гумне отдельно; она предназначается в пользу лиц духовного сословия. Потом уже он начинает перетаскивать свой хлеб домой, в амбар; если хлеба много, то помогают соседи. Хлеб (как и вообще все тяжести) переносится на спине, но в виду малых размеров полей, а следовательно и урожая, уборка его в амбаре занимает немного времени; и без долгой проволочки принимаются за угощение, приготовленное для этого случая. Такими же обрядами сопровождается уборка кучи каждого рода пищевых зерен с гумна: пшеницы, ячменя, гороха, проса; особый почет оказывается пшенице: когда очередь доходит до нее, готовится пища лучшего качества.
Когда все хлеба убраны в гумна, хозяин дома берет метлу, которой подметали гумно, и делает из нее куклу, обернув ее вывороченной шубой и другими предметами из одежды; затем, взявши сделанное им чучело на спину, несет его домой открыто, не стесняясь встречей с посторонними на дороге. В Хуфе существует подобный же обычай, но практикуется он лишь тогда, когда уже весь хлеб смолот на мельнице; при перенесении куклы в дом, хувцы стараются избегать встречи с посторонними. Кукла эта называется «кампурык» (старушка). При внесении ее в дом хозяйка кидает ей в спину мукой (в знак почтения и расположения): ее сажают на почетное место, и хозяин говорит: «Приготовьте пищу для старушки, да помягче, чтобы была по зубам; устала она, работавши на гумне: видите, у ней даже руки скрючило». Куклу делают, привязав палку поперек метлы; она изображает плечи старухи, но так как рукава надетого на палку халата длиннее ее самой, то они сшиваются с концов, что и служит основанием шутки про скрюченные руки. Несмотря однако на обещание хозяина, старуха не участвует в обеде; если работу кончили к вечеру, то во время ужина она стоит у стены и служит поводом для шуток и острот; если же ее принесли днем, то еще задолго до ужина ее развязывают и все части ее разбираются по своему прямому назначению.
После переноски хлеба в амбар приступают к помолу, причем опять-таки соблюдаются некоторые старинные обычаи. Специалистов-мельников в Ишкашиме нет, а каждый идет на мельницу и сам мелет свой хлеб; вечером того дня, когда он приступил к помолу, мелющий разводит огонь, кладет несколько горячих угольев на камень и несет его к желобу, по которому вода течет к мельничному колесу; поставив камень под желобом, он курит новой мукой, смешанной с маслом; куренье это имеет целью умилостивить воду как стихию, чтобы она не вредила мельнице и хорошо молола. Затем берут немного воды из желоба и, смешав ее с новой мукой, месят тесто, из которого пекут один или несколько хлебов (кумоч), смотря по числу присутствующих; когда хлеб испечен, его поливают маслом и делят между членами семьи, которые тут же съедают его; если хозяин в это время отсутствует, то ему обязательно оставляют его часть; если же он дома, то он съедает первый из приготовленных хлебов, или начинает есть раньше других, если испечен лишь один хлеб, а затем уже раздает остальное всем присутствующим.
После помола отсыпают немного муки для домашнего употребления на некоторое время, остальную же ссыпают в амбар. Из отсыпанной муки устраивают угощение и кроме того из нее же пекут особый хлеб, называемый «басык» с четырьмя бугорками на нем. После обильного угощения, когда все наелись досыта, хозяйка берет басык и предлагает его всем по очереди, обходя сначала стариков и, кончая ребятишками, причем все обязательно отказываются, говоря: «бас», т. е. «довольно», откуда и название самого хлеба. Обойдя гостей, хозяйка кладет ненадолго басык на приступку у очага (там, где обыкновенно разводят курение), а затем относит в амбар и оставляет на стропилах, где его уничтожают мыши. Этот обычай существует только в Ишкашиме; в Вахане его нет.
Когда отсыпанная для домашних надобностей мука приходит к концу, берут из амбара новый запас, но это можно делать только в четверг или в пятницу. Если мука кончилась, за несколько дней до четверга, то предпочитают голодать или питаться чем-нибудь другим, но запаса муки не трогать. Кроме Ишкашима это соблюдается также в Вахане и в Зебане.
Окончание жатвы называется «досо в из» (вешание серпа), т. к. серп в этом году служить уже не будет. Обыкновенно жнец (по большей части хозяин), вернувшись домой по окончании жатвы, берет два серпа и окружает ими, как кольцом, шею хозяйки; она начинает кричать, что ей страшно, что ее могут ранить и т. п.; жнец обещает выпустить ее за выкуп, и, после недолгого спора, обыкновенно сходятся на угощении; тогда хозяйку освобождают. Окончание переноски сжатого хлеба на гумно называется «кошто в из» от названия доски (кошт), которую кладут на спину и на которой прикрепляют снопы палкой; кошт тоже набрасывают на хозяйку и подобным же образом выпускают ее за обещание угощения.
В Зебане, в селении Горив (30 домов), сохранился следующий обычай. После того как произведены посевы, жители этого селения перестают употреблять железные предметы и не дают другим пользоваться таковыми, в убеждении, что если раздастся звук от удара железа о твердый предмет, непременно наступят внезапные преждевременные холода и урожай погибнет. На этом основании они после посева прячут все металлические вещи, так что, напр., при поливке и других летних полевых работах употребляют деревянные лопаты вместо железных; когда поспевают горох и ячмень, их жнут не железными, а роговыми серпами (из рогов диких козлов); точнее сказать, этими роговыми серпами не жнут, а вырывают горох и ячмень с корнями, так как у этих ранних хлебов корни неглубокие и при таком способе жатвы, растения остаются целиком в руках жнеца. Когда подходит время жать пшеницу, то между односельчанами поднимаются прения: одни жалуются, что их пшеница начинает осыпаться, что пора ее жать, другие же утверждают, что у них она не поспела. Наконец, решают приступить к жатве, и тогда все в один и тот же день берутся за работу, на этот раз уже железными серпами, и с этого дня до нового посева пользование железными предметами разрешено; но пока хлеб еще на корню, запрет строго соблюдается всеми. Мало того, от посева до жатвы лошадей угоняют в горы или, по крайней мере, стараются держать их подальше от полей, так как они бывают иногда подкованы, и железная подкова могла бы звякнуть о камень; а если лошади и не подкованы, то все же на них могут быть узды, от которых, того гляди, произойдет бряцание. По этой же причине жители названного селения не пускают к себе до жатвы верховых. Когда афганцы овладели Зебаком, то услышав про это поверье, их власти решили его уважать; узнали они про него следующим образом: местный афганский правитель надумал летом проехать верхом по земле горивцев; все население высыпало ему навстречу и заявило, что, если он переедет через их границу, они бросят селение и уйдут, так как холод неминуемо уничтожит посевы, и им нечего будет есть; афганцы повернули обратно и оставили их в покое. Поверье это существует в одном только селении Горив.
(Андреев и Половцов. Материалы по этнографии иранских племен Средней Азии. Спб. 1911).
Обряды и верования, связанные с молочным хозяйством
Важная роль, которую играет молочное хозяйство в доме таджика, особенно подчеркивается тем большим количеством обычаев и поверий, связанных с уходом за молочным скотом, с переселением на летовки и обратно в селения и с приготовлением молочных продуктов.
Самый момент выхода (на летовки) обставляется очень торжественно. В Ванче, например, все селение выходит в один день. Еще до рассвета доят скот, чтобы никто чужой не видал, т. к. от этого у скота пропадает молоко. Все взрослые совершают полное омовение, одеваются в лучшую одежду… Хозяйка дома зажигает на плоском камне курение (в Ванче для этого зажигаются стебли дикого лука «камч») и становится около двери хлева, окуривая выходящий скот.
Каждая семья гонит свой скот, причем все должны идти за стадом (вперед скота заходить нельзя), и стараться выйти из селения так, чтобы в самом селении ни с кем не встретиться… По приходе на летовку скот загоняют в загон. Перед этим в загон входит женщина и, зажигая куренье, обходит загон, обкуривая все углы, после чего выходит наружу и пропускает мимо себя скот. Когда скот весь выйдет в загон, она обходит три раза вокруг загона, обкуривая его снаружи.
…Варится еда в общем котле и каждая семья дает свою долю продуктов. Когда еда сварена и ее съедят, все мужчины и юноши поднимаются и уходят вниз в селение и в течение семи дней ходить на летовку уни не могут. В тех случаях, если нужно отнести на летовку, например, муку, они несут ее, но, не доходя до летовки, оставляют на дороге и сейчас же снова уходят. Женщины спускаются и берут принесенное. Если кто-нибудь из мужчин нарушит запрет и придет потихоньку на летовку, женщины его ловят и заставляют платить выкуп. Считается, что если мужчины нарушат этот запрет, волки будут беспокоить скот…
После окончания семидневного срока пребывание мужчин на летовках не возбраняется.
Возвращение с летовок в селение обставляется уже менее торжественно, причем окуривание хлева совершается так же, как и на летовке…
Все женщины, которые имеют мало скота, объединяются по нескольку человек в своего рода артели, причем каждая женщина получает по очереди несколько дней молоко всех своих соседок, состоящих в артели. Она имеет возможность сразу заквасить это молоко и приготовить из него масло. Когда ее дни кончатся, она носит свое молоко в дома своих соседок…
Рано утром в назначенный день все они доят свой скот и несут свое молоко в тот дом, с которого начинается очередь… В долине р. Варзоба в Гиссаре стараются при этом в первый раз нести молоко из домов, расположенных выше по реке, в дом, находящийся в нижнем конце селения, для того, чтобы молоко текло бы так же обильно, как вода в реке. Кувшин, в котором несут молоко, украшают зеленью, в ушки кувшина иногда втыкается вата, «чтобы все дело было бы белым». Поверх молока бросается или веточка арчи, или молодой росток ячменя, иногда цветок. Кувшин закрывают крышкой или пучком цветов. На крышку сыплют немного белой муки, которая так же, как белая вата, должна принести делу чистоту и удачу.
Войдя в дом, женщина, принесшая молоко, обращается к хозяйке дома с какими-нибудь приветственными словами, с пожеланием обилия молока. Большинство этих приветствий начинается с мусульманского молитвенного вступления и затем, наряду с обращением к мусульманским святым, имеются обращения и к солнцу, и к Бобо-и-дин-кон» — покровителю всех земледельцев.
Когда все женщины соберутся, они усаживаются обычно около проточной воды… Текущая вода символизирует обилие молока…
Торжественный церемониал приношения молока в дом первый раз в году повторяется столько раз, сколько женщин участвует в артели…
Молоко само по себе очень почитается в Каратегине, например, очень часто, даже в обыденной жизни, молоко называют не его обычным названием — «шир», а словом «гандж» (сокровище, богатство). Оно обладает благодатью еще и потому, что оно белое. Пролить молоко на землю считается грехом. У хозяйки, которая небрежно относится к молоку, скот перестает доиться. В некоторых местах к молоку относятся настолько почтительно, что если молоко кто-нибудь случайно капнет на землю, землю на этом месте соскребают и бросают в чистую проточную воду…
Не менее торжественно, чем принесение молока в дом в первый раз в новом году, обставляется и первое сбивание и перетапливание масла.
В Хвалинге хозяйка дома, принимая пришедших в первый раз с молоком женщин, угощает их кислым молоком. В эту же чашку она кладет небольшой кусочек масла из своих старых запасов. Женщины съедают молоко, не трогая масла, которое остается в чашке. После того, как они уйдут, хозяйка дома кипятит молоко, заквашивает его и, размешивая, кладет туда же этот кусочек масла и при этом приговаривает: «хышт, хышт» — «кирпич, кирпич», для того чтобы кислое молоко у нее вышло бы густым и плотным. В заквашенное молоко сыплется и та мука, которую женщины насыпают на крышечки своих кувшинов. Когда молоко закиснет, хозяйка дома приготовляется бить масло. Она убирает в доме (часто туда не допускают при этом чужих), ставит на место маслобойку. Вокруг маслобойки кладет зеленую траву, цветы, иногда кусочки ваты. На столб под маслобойкой привязывается также пучок цветов или душистой травы.
В Каратегине вокруг маслобойки еще сыплется зола, которая, после того, как масло сбито, выбрасывается в проточную воду.
Затем хозяйка дома зажигает на плоском камне курение и обводит им вокруг маслобойки, уже наполненной молоком, три раза, после чего ставит его перед маслобойкой и начинает сбивать масло.
В Фальгаре, перед тем, как сбивать масло, женщина выходит на перекресток двух дорог, собирает несколько палочек, травинок, возвращается в дом, зажигает эти палочки, обводит ими вокруг маслобойки три раза и говорит:
«Во имя бога, милостивого и милосердного!
Рука не моя — рука госпожи Фатимы и госпожи Зухры,
Да подаст благодати делу.
Восхождение скота на пастбище — нисхождение масла.
Гора Каф, оторвись и приди!
Собака, сюда!
… Кроме мусульманского молитвенного начала и упоминания о святых Фатиме и Зухре, все остальные здесь старые женщины, у которых я записала эту молитву, объяснили мне так: собака упоминается здесь как «животное, обладающее особой благодатью». В обращении ко «всем», эти «все» есть нечто среднее между духами предков и какими-то вообще добрыми силами. Антарвоз и Мирварз — ближайшие к селению горные вершины, которых женщины считают своими «пирами» — покровителями своего скота и всего молочного хозяйства. Сюда же относится и гора Каф, которая является каким-то существом, старшим над их «пирами» Антарварзом и Мирварзом.
Обычно масло перетапливают только пожилые женщины. Если хозяйка дома сама молода, она приглашает для этого какую-нибудь благочестивую старушку.
Та, прежде всего, удаляет всех из дома, т. к. кипящее в котле масло может все превратиться в сыворотку от упавшего на него одного взгляда дурного глаза. Старуха снимает с себя панталоны, совершает омовение и с молитвою начинает складывать масло в котел. Почему она должна перетапливать масло обязательно без панталон, я узнать, не могла…
(Е. М. Пещерева. Молочное хозяйство горных Таджиков. Сб. «По Таджикистану»).