«Великий шелковый путь», связавший на рубеже старой и новой эры Китай и Восточное Средиземноморье, давно уже интересует специалистов не только как дорога с Востока на Запад, (что на первых порах особенно привлекало к себе внимание и отразилось в самом названии этого пути), но и как торговая магистраль с Запада на Восток.
Обмен на «шелковом пути», — будь то торговля или нечто гораздо более важное, хотя и труднее уловимое — обмен идеями, — был двусторонним с самого начала его существования.
В этой связи анализировались, в частности, как политические, так и чисто экономические проблемы, возникавшие в разные периоды перед западным миром.
Грандиозные археологические открытия в Восточном Туркестане и Средней Азии, в Индии и Афганистане, в Монголии и на Алтае дали в руки исследователям огромное количество памятников, поставивших перед специалистами безбрежное число вопросов относительно взаимовлияний Запада и Востока по трассе «шелкового пути» в сфере художественной деятельности, религии, культуры, социальной жизни и т.д.
Не осталось без внимания и художественное ткачество, являющееся предметом настоящей статьи. Что касается тканей эллинистического времени, то еще в начале века, И. Стржиговским был сделан ряд стилистических наблюдений по поводу параллельных мотивов в египетском текстиле (прежде всего из Антинои), в Иране и Китае. Этот искусствоведческий аспект в изучении связей ханьских и эллинистических тканей присутствовал (хотя в очень ограниченных пределах за недостаточностью материалов) и в более поздних работах, посвященных китайским тканям из раскопок в Восточном Туркестане и Монголии (исследования Ф. Андрюса, В. Сильван, Е. И. Лубо-Лесниченко). Авторами были отмечены некоторые мотивы, которые как будто могли восходить к позднеантичным образцам. Интересовался этими вопросами и Р. Фистер при использовании тканей, найденных в Пальмире и (в меньшей мере), в Антиное. В последние годы ощутимый вклад в исследование связей ханьского и западного текстиля внесли конкретные и точные исследования Г. Виаля и К. Рибу. Так, например, не подтвердилось предположение Р. Пфистера о заимствовании в Китае уже в ханьское время западной саржевой техники так называемый losange, дающий ромбический узор: анализ соответствующих ханьских тканей показал, что они выполнены в иной технике, на станке китайского типа.
Для изучения ранних связей между Дальним Востоком и Западом в области ткачества интересными оказались и некоторые наблюдения, сделанные лингвистами. В ранних китайских источниках упоминается 17 видов шерстяных и парчовых тканей, импортировавшихся Китаем с Запада. Несколько терминов для таких привозных тканей выявил Х. Людерс в документах кхарошти, найденных в Хотане, а Е. И. Лубо-Лесниченко нашел в китайских текстах предположительный эквивалент для обозначения тканей с золотой нитью.
В целом же данных для первых веков нашей эры так мало, что даже появилось мнение, будто в начальный период контактов Запада и Дальнего Востока, оба эти мира были столь противоположны во всем, что не могло оказывать сколько-нибудь заметного влияния друг на друга, — в частности, в сфере художественного ткачества.
Гораздо большим количеством фактов располагали исследователи для суждения о взаимодействии Востока и Запада в области ткачества в более поздний период, в эпоху раннего средневековья.
Ещё О. Фальке отметил целую серию китайских подражаний VII—VIII вв. иранским тканям (число их в настоящее время значительно увеличилось). Анализ техники изготовления китайских шелков привел к предположению о заимствовании в VI—VII вв. из Ирана (или вообще с Запада) самого принципа устройства многоремизного станка для изготовления двойных саржевых тканей. Наконец, привлекло внимание сильнейшее проникновение на восток сасанидских сюжетов, причем именно «текстильных» — во фресковую живопись и другие виды искусства по всей трассе «шелкового пути» (Афганистан, Средняя Азия, Восточный Туркестан). Это относится не только к изображению тканей и одежды, но и к использованию этих сюжетов в качестве самостоятельных элементов живописного и скульптурного архитектурного декора.
Когда большая группа сохранившихся до наших дней тканей была отождествлена с известными по письменным источникам согдийскими шелками «занданечи», оказалось, что они могут служить примером синкретического «искусства шелкового пути», а в их узорах сразу обратил на себя внимание целый ряд художественных заимствований из сасанидского шелкоткачества.
Считая эти вопросы в общем достаточно исследованными, замечу лишь, что круг сюжетов, которые пришли на восток из Ирана, оказывается настолько ограниченным, что — как ни возрастает количество находок — состав сюжетов от этого существенно не меняется. Открываются новые памятники, появляются новые текстильные находки — и снова мы встретим те же знакомые образы: голову вепря, уток с пативом или побегом в клювах, «пегасов» или оленей у дерева, «сасанидскую розетку».
Такая устойчивость сюжетного репертуара, разумеется, не случайна: не последней причиной того, что именно подобные ткани стали особенно модны в этих районах, было переосмысление их изображений в духе местных верований.
Однако если связи Дальнего Востока с Ираном и влияние последнего на китайское шелкоткачество (прямое или опосредованное, через Согд) прослеживаются с полной несомненностью, то в значительно меньшей мере удавалось проследить контакты в сфере ткачества между крайними точками — Дальним Востоком и странами Средиземноморья.
При малочисленности дошедших до нас тканей, которые свидетельствовали бы о проникновении восточно-средиземноморского импорта и западных влияний на Дальний Восток, особенно важными представляются сравнительно недавние текстильные находки в Восточном Туркестане и на Северном Кавказе. Неизданные или опубликованные в малодоступных изданиях, они в значительной степени оказались вне поля зрения специалистов. Между тем, среди этих находок имеется несколько новых разновидностей шелков (в ряде случаев твердо датированных документами, найденными в одном с ними погребении), крайне важных для всей проблемы контактов Запада с Востоком.
Новые материалы, в сочетании с рядом уже давно известных, неожиданно ярко подчеркнули одну закономерность, как будто бы наблюдавшуюся и прежде, — но в сфере монументального искусства. А именно: связи Средиземноморья с Дальним Востоком сильнее всего обнаруживаются на востоке как раз в наиболее удаленных районах. На «промежуточных» же территориях трассы «шелкового пути», скорее, наблюдаются синкретические формы в различных видах художественной деятельности, причем с преобладанием ближневосточного, а не «западного» влияния. Так, храмовая живопись III–IV вв. из Миранa — одного из самых восточных пунктов южного рукава «шелкового пути» (к югу от пустыни Лоб-нор) — сохранила в наиболее чистом виде восточно-римскую традицию. Вспоминая, что в имени художника, возглавлявшего, как полагают, работавшую здесь группу мастеров — переданным на брахми как «Тита», — исследователи давно заподозрили римское «Титус». Сами же композиции и трактовка человеческих лиц на миранских фресках сопоставляются не только с искусством Гандхары, но и прямо — с широким кругом западных памятников, в особенности с фаюмским портретом.
В Лоулане, расположенном на широте Миранa, но уже на северном отрезке «шелкового пути», по другую сторону пустыни, мы также сталкиваемся с самыми яркими образцами западных тканей. Большая часть из них хранится в Музее Нью-Дели и была открыта А. Стейном, который, хотя и отметил эллинистический характер орнаментов, однако предполагал для большинства из этих тканей местное изготовление. Рассмотрим их немного подробнее.
Это, во-первых, фрагменты тонких шерстяных (или смешанных — из шерсти со льном) тканей гобеленового переплетения с орнаментом в виде гирлянд лотоса, аканфовых побегов, бегущей волны или геометрических мотивов (рис. 1). Они чрезвычайно напоминают ткани из Пальмиры, а также находят аналогии и в узорах одежд, изображенных в скульптуре той же Пальмиры, Дура-Эвропос и Хатры (рис. 2б).
Помимо техники изготовления колористической гаммы и отдельных мотивов, крайне не характерно для пальмирских тканей и само композиционное построение узора в виде параллельных полос разной ширины, содержащих различное орнаментальное заполнение и меняющихся по цвету (рис. 2а). Исходя из датировок таких тканей в перечисленных памятниках Сирии и Месопотамии, дату фрагментов этого рода из Лоуланя можно отнести ко II в.
Рис. 1. Шерстяные гобеленовые ткани из Лоуланя (Национальный музей. Нью-Дели)
Рис. 2а. Композиционное построение рисунка гобеленовых тканей из Пальмиры (по Р. Пфистеру)
Рис. 2б. Орнаменты тканей на рельефах Пальмиры и Каср-эль-абейяд
Несколько более поздними, видимо, являются фрагменты ворсовых гобеленовых тканей с эллинистическими мотивами: по аналогии с большой группой коптского текстиля их следует датировать уже III в. К тому же времени и тому же географическому району относится и самая знаменитая из гобеленовых тканей Лоуланя — фрагмент с головой Гермеса (рис. 3). Прямой аналогией к нему, вне всяких сомнений, являются многочисленные головы или погрудные изображения богов, мифологических персонажей и людей на тканях эллинистического и коптского Египта — в той же технике и столь же виртуозно исполненные, столь же мастерски (и часто теми же приемами) передающие светотень при моделировке лица, такие же сочные по краскам. Традиция подобных «тканых портретов» живет в коптском текстиле с III по VI в. Однако самые близкие изображения мы находим среди ранних образцов III—IV вв., таких как ткань Детройтского института искусств (рис. 4a), ткань с головой Диониса Вашингтонского текстильного музея, ткани с изображением женских голов Эрмитажа и Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина и др. В особенности же напоминают фрагмент из Лоуланя по стилю, расцветке и ряду сходных приемов передачи лица парные медальоны с изображениями богини Гэ (рис. 4б) и Нила (Эрмитаж и Музей изобразительных искусств). Они соответствуют ткани с Гермесом даже по размеру изображения. Судя по остаткам растительного оформления в нижнем левом углу и сверху, возможно, на ткани из Лоуланя, так же как и на упоминаемых египетских, погрудное изображение бога с его характерным атрибутом (здесь – кадуцеем) было заключено в медальон. Гермес в Египте этого времени – один из главных персонажей того синкретического пантеона, который создавался еще Птолемеями на базе греческого и местного. Сохранились и ткани с изображениями Гермеса, правда, более поздние и стилистически более далекие от фрагмента из Лоуланя. Сходство изображений на этом фрагменте и на фресках Мирана носит, скорее, общий характер и восходит к приметам того позднеэллинистического искусства Египта (и всего средиземноморского мира), которое дало и фаюмский портрет, и маски Антинои, и шедевры коптского ткацкого искусства.
Рис. 3. Фрагмент гобеленовой ткани с изображением головы Гермеса из Лоуланя (Национальный музей. Нью-Дели)
Рис. 4а. Коптская ткань (Детройтский Институт искусств)
Рис. 4б. Коптская ткань с изображением богини Гэ (Эрмитаж)
Итак, Египет представляется наиболее вероятной родиной гобелена с Гермесом из Лоуланя. Однако не следует забывать, что во II в. Гермес был одним из популярных образов и в сирийско-месопотамских центрах. Так, статуя Гермеса с кадуцеем стояла в Хатре в ряду главнейших божеств, здесь почитавшихся. Скульптура из Хатры показывает, насколько было принято здесь украшать одежду изображениями античных богов (правда, обычно такие изображения даны в рост, а не погрудно, как на египетских тканях).
Так или иначе, совершенно ясно, что перед нами произведение средиземноморского ткача (скорее всего, египетского).
Еще одним дальневосточным пунктом, где мы встречаемся с находкой ткани восточно-средиземноморского производства, является Ноин-ула (Северная Монголия). В богатейшем погребении гуннского вождя, как известно, были обнаружены бактрийские и, может быть, парфянские вышивки, отражающие непосредственные связи этих районов с более западными соседями. Кроме того, был здесь найден громадный комплекс китайских шелковых тканей и вышивок, изготовленных, в основном, в императорских мастерских и предназначавшихся, как полагают, специально для подношения гуннскому вождю. Можно предположить, что именно с этими дарами попала сюда уже «вторично» и превосходная шерстяная гобеленовая ткань с цветочными гирляндами (рис. 5), которая по изысканности и ценности не уступает найденным китайским. Она имеет типично «пальмирскую» расцветку и композицию рисунка в виде полос с характерными эллинистическими мотивами. Очень типичным для тканей Пальмиры (рис. 2б) является и само сочетание «вьющейся» гирлянды с «прямой» и с мотивом бегущей волны, что позволяет датировать ноин-улинский гобелен I—II вв.
Итак, во II—III вв. в крайних восточных точках мы встретились со значительным пластом западного, средиземноморского, текстильного импорта, который в столь концентрированном виде пока не зафиксирован ни в Средней Азии, ни в западных районах Восточного Туркестана.
Рис. 5. Шерстяная гобеленовая ткань из Ноин-улы (Эрмитаж)
Это наблюдение может иллюстрировать ту ситуацию в международной торговле Запада и Востока, которая достаточно ясно реконструируется для первых веков н. э. Суть ее состоит в том, что «великий шелковый путь» — «от Китая до Пальмиры» — вскоре сделался полностью контролируемым в его западной части сначала Парфией, а затем сасанидским Ираном. Поэтому, когда речь заходит о непосредственных контактах средиземноморского мира с Дальним Востоком, то всегда и прежде всего имеют в виду проблему «обходных путей», морских или сухопутных, которые позволили бы миновать «парфяно-сасанидский барьер», активно противостоящий таким контактам, строящий на этом всю свою внешнюю политику на протяжении более чем полутысячелетия.
Напомним немногочисленные сведения письменных источников. Плиний называет в качестве пункта, где в I в. совершались сделки между парфянскими перекупщиками китайского шелка и средиземноморскими (в том числе сирийскими) купцами, пограничный городок Зевгму на восточном берегу Евфрата. В китайской хронике «Хоу Хань шу» рассказывается история о том, как китайский посол Гань Инь, отправленный полководцем Бань Чао в Сирию и Рим, не смог туда добраться, будучи обманут парфянами, не желавшими показать китайцам прямой путь на запад. Наконец, в той же хронике имеется четкое указание, относящееся уже прямо к торговле шелком. В главе 118, в связи с сообщением о прибытии в Китай в 166 г. посольства из Сирии (от «дацинского правителя Аньтуня» , в котором предлагают видеть Антонина Пия), говорится, что «их цари давно искали случай направить послов в Срединное царство, но Ань-си (Парфия), желая одни торговать шелком, не пропускали дацинов через свои пределы». Вероятно, именно обсуждение вопросов, связанных с торговлей шелком, и было основной задачей сирийского посольства, подобно тому, как это имело место несколькими столетиями спустя в сходной ситуации, когда специально по поводу «шелковой торговли» произошел обмен несколькими посольствами между Византией и Согдом.
Как полагают, сирийское посольство 166 г., вступившее в Китай «от границ Жинань (Аннама)» (современный Индокитай), прибыло сюда морским путем.
Этот путь, открытый александрийскими моряками в I в. и приурочивавшийся к сезонным сменам муссонов, видимо, и стал ко II—III вв. одним из основных в прямых контактах Средиземноморья и Китая.
Крупнейшими перевалочными портами на египетском побережье Красного моря в «Перипле Эритрейского моря», написанном на рубеже I и II вв., называются, в частности, Миосгормос и Береника. Это особенно важно для понимания связи Египта и даже прямо Антинои с Дальним Востоком: известно, что во II в. была специально оборудована дорога из Антинои к Беренике.
Что касается сирийских центров, то они имели выходы на Красное море, но уже на Аравийском его побережье, которое во II в. полностью контролировалось римскими гарнизонами и флотом. Сюда, к порту Левке Коме была проведена еще в конце I в. дорога из Петры. Значение ее в восточной торговле как крупнейшего сирийского перевалочного пункта того времени также особенно подчеркивается в «Перипле Эритрейского моря» (именно Петры, но не Пальмиры, отгороженной парфянским кордоном от прямых связей с Китаем: пальмирская знать получала в I—II вв. китайские шелка, но, по-видимому, этот вид торговли настолько не имел значения в жизни местного населения, что даже не фигурирует в числе облагаемых пошлинной в известном «Пальмирском тарифе» 137 г.).
Итак, от египетских и арабских портов, делая многочисленные заходы в мелкие гавани вдоль побережья Красного моря, вдоль восточного побережья Аравии и Персидского залива (где также совершались небольшие торговые операции), добирались до портов северо-западной Индии, из которых главными были Барбарикон и Баригаза. Оттуда могли попадать и в Китай, и в Восточный Туркестан (конечно, и в Среднюю Азию), либо двигались морем еще дальше на юго-восток и восток, огибая Индию и попадая непосредственно в юго-восточную Азию.
Таким образом, можно предположить, что египетские и сирийские ткани, найденные в Лоулане, попали туда морским путем. Это тем более вероятно, что II и III вв. считаются временами кризиса шелковой торговли на сухопутной трассе в силу сложной политической обстановки как на Ближнем Востоке, так и в Китае.
Прямые связи с Китаем в первых веках н. э. документируются и некоторыми археологическими находками в Африке, на территории древнего Мероэ, где были обнаружены бронзовые сосуды, копирующие ханьские.
Разумеется, речь здесь идет лишь о преобладающей тенденции, усиливающейся или ослабевающей в разные конкретные периоды. Это отнюдь не исключает ни «диффузии» отдельных импортных вещей, ни тем более проникновения на восток не только по морю, но и по суше, по главному «шелковому пути», каких-то удачливых западных купцов с их товарами. О некоторых из них — Маэсе или Майе Титиане, информаторе Марина Тирского, агенты которого, по сведениям Птолемея, добирались около 100 г. до западных китайских застав, — мы прямо знаем по письменным источникам, о других — косвенно, по археологическим находкам в Средней Азии (таким, например, как клад римских денариев в Ура-Тюбе, в Таджикистане).
Быть может, кроме морского пути, уже в это время начинают осваивать и другие обходные маршруты, которые известны для более поздних периодов: через Закавказье и Каспий, через Черноморское побережье и Северный Кавказ, наконец, через греческие колонии Северного Причерноморья и самый северный «приалтайский» рукав «шелкового пути». Все эти вопросы дискутируются и остаются пока открытыми.
Обратимся теперь к новым находкам, которые упоминались выше. В 1959 г. Музей Синьцзяна вел раскопки в Ние (близ Хотана), а также в Астане (Турфанский оазис), где работы продолжались и в 1966, 1967, 1969 гг.
Большая часть погребений, открытых в Ние, относится ко II—III вв. Среди же фрагментов, найденных здесь в качестве подъемного материала и потому не имеющих твердой даты, привлекают внимание три узких полоски ткани саржевого переплетения, с повторяющимся раппортом: синевато-зеленым узором на пожелтевшем белом фоне (рис. 6). Сохранились остатки какой-то композиции: часть фигуры человека, держащего в руках зайца или птичку; лев; голова бычка; часть крылатой фигуры. Все эти изображения разбросаны среди побегов винограда, отходящих от единого древа. Прямые аналоги приводят к египетским памятникам IV—V вв. — чаще всего представляющим дионисийские, иногда охотничьи или пасторальные сцены.
Обильный текстильный материал из знаменитого могильника в Астане в основном отражает связи с сасанидским Ираном и Согдом.
Крайне важной являлась редчайшая находка в Астане ранних китайских шелков, сопровождавшихся документами 541 и 551 гг., что датирует их изготовление временем, во всяком случае, не позднее середины или даже первой трети VI в.
Рис. 6. Шелковая ткань из раскопок в Ние
Рис. 7. Китайская шелковая ткань из Астаны (с документом 551 г. — прорисовка)
Рис. 8. Орнаментальные элементы тканей из Антинои
Рис. 9. Китайская шелковая ткань из Астаны (с документом 551 г. — прорисовка)
Первая из этих тканей (№ 306, с документом 541 г.), по технике, безусловно, китайская, имеет мелкий и изысканный узор из повторяющихся по горизонтали и чередующихся по вертикали изображений. Часть из них совершенно необычна для Китая (рис. 7). Наряду с несколькими типично китайскими мотивами (пары фениксов, пары изогнувших шеи архаров), мы находим здесь ряд западных сюжетов: пара сиринов, обнаженная мужская фигура, «вырастающая» из растения и сжимающая в руках двух змей. Кроме того, пространство между основными изображениями заполнено растительными мотивами, также «западного» характера, искусно разбивающими композицию на отдельные компартименты. По-видимому, к «западным» оригиналам восходит и изображение рака (или скорпиона?), не привычное для китайского орнамента того времени и, может быть, связанное со знаками зодиака. Рафинированная изысканность рисунка и техники исполнения ясно показывает, что шелк изготовлен в столичных мастерских. При всем своеобразии стиля и всех изменениях, которые вносились при копировании первоначального образца (или образцов), ткань, несомненно, создана под влиянием средиземноморских оригиналов. Ближайшие аналогии можно найти в тканях Антинои (рис. 8), сходных по композиционному построению, размеру раппорта и большинству мотивов (восьмилепестковые цветы; головки и бюсты, «вырастающие» из растительной полупальметки; парные побеги, отходящие от одного основания или из вазы — римский мотив и т. д.). В эллинистических изображениях вообще очень часто встречаются эросы и другие персонажи (обычно дети), «вырастающие» из цветочного побега. Поэтому естественно предположить такую иконографию и для младенца Геракла, удушающего змей, а следовательно, и возможность существования соответствующих текстильных прототипов для ткани из Астаны. Близкие изображения фигуры с неясными атрибутами, в сходной позе — на полупальметке или вазе — есть в сильно искаженных композициях на простых коптских тканях VI в. Подвиги Геракла, как известно, были весьма популярным сюжетом в средиземноморском искусстве, в том числе и в египетском, где этот сюжет встречается и в изображениях на монетах, и в коптском текстиле (еще в Птолемеевскую эпоху здесь был официально введен культ Геракла). Поэтому нет ничего неправдоподобного в предположении о том, что именно из Египта, куда приводят все другие аналогии, мог попасть в китайское шелкоткачество соответствующий образец с подобным изображением. Тем более, что и второй «иностранный» образ на шелке из Астаны — сирины — для столь раннего времени удается обнаружить лишь на египетских тканях.
Китайская шелковая ткань 541 г. из Астаны — не единственный пример копирования западных образцов на Дальнем Востоке. В свое время привлек внимание В. Сильван и фрагмент ткани из Берлинского музея с мелкими изображениями рядов птичек. Анализ техники изготовления показал, что этот шелк — не «позднегреческий», каким его считали прежде, но китайский по западному образцу. Дата его — рубеж V— VI вв. — хорошо согласуется с датой шелка из Астаны, еще более утонченного и с еще сильнее переработанным в китайском духе рисунком.
Ранее уже говорилось о контактах Антинои с Дальним Востоком через Беренику. Уместно в данной связи вспомнить, что в 30-е гг. VI в. Антиноя, после временного упадка, вновь расцветает, — а это как раз то время, когда была изготовлена ткань из Астаны. Напомним, наконец, и еще один давно уже отмеченный исследователями факт: близость так называемых иранских кафтанов, найденных в Антиное, к одежде, изображенной на восточно-туркестанских фресках из Кизила. Еще А. Гайер указывала на возможность объяснения этого факта прямыми контактами между данными районами посредством морского пути. Можно добавить в виде некоторого подтверждения этой гипотезы и то обстоятельство, что донаторы на фреске из Кизила изображены на фоне орнаментированной завесы, очень напоминающей коптские.
Несколько более позднее погребение из Астаны — с документом 551 г. — содержало комплекс из трех шелковых тканей, также китайских (№ 303). Лишь некоторые элементы одной из них напоминают западные образцы, хотя в целом стиль ее отличается большой смешанностью мотивов (рис. 9). Композиция в виде ромбической сетки, в звеньях которой располагаются мелкие изображения, заставляет вспомнить западные ткани, но сама сетка составлена из перлов, наподобие сасанидских образцов с медальонами. О сасанидских прототипах, безусловно, свидетельствуют «пегасы», в то время как птички и парные фигурки мальчиков являются чисто китайскими мотивами (происхождение последнего мотива возводят, впрочем, к западному астральному культу близнецов). В верхней части ромбического «медальона» помещены боком — что противоречит горизонтально построенной композиции — два более крупных изображения каких-то животных. Этот прием совершенно не характерен для китайского текстиля, зато очень часто встречается на шерстяных коптских тканях.
Две другие ткани находятся целиком в русле сасанидской традиции. На одной из них ряды из повторяющегося «сасанидского древа», с лентами у основания (аналогичный шелк был найден и А. Стейном). На второй — камчатой — чередуются медальоны с парными оленями и с парными птицами, украшенными сасанидскими лентами. Изображения сверху и снизу обрамлены полупальметками в виде распахнутых крыльев (прием, часто встречающийся на согдийских тканях), а между медальонами помещена характерная крестовидная пальметка из цветов лотоса.
Обе ткани интересны и как самая ранняя фиксация не только сасанидского влияния на Дальнем Востоке, но и ряда мотивов, известных по более поздним иранским и согдийским тканям.
Оценивая же эти два комплекса китайских шелков первой половины VI в. в целом, следует прежде всего подчеркнуть, что они подтвердили — и это особенно важно — ту же линию связи Дальнего Востока со Средиземноморьем, что и более ранний пласт находок.
Следующие два датированных комплекса тканей, найденные в Астане, созданы примерно столетием позже только что рассмотренных и относятся уже к первой половине VII в.
Для нас они также оказались важными как еще одно подтверждение той системы «обходных путей» в продвижении западного импорта, о которой писалось выше.
Итак, с документом 643 г. найдены два шелковых фрагмента (№ 301) саржевого переплетения (типа «самит»), которые являются импортом из византийского Египта (рис. 10). Ткани такого типа, с близким орнаментом (звезды и фигуры, напоминающие карточные «трефы», заключенные в мелкие кружки или звенья ромбической сетки) хорошо известны, главным образом, по находкам в Ахмиме и единственным образцам из Антинои (в простых коптских тканях ряд орнаментальных мотивов этого рода прослеживается еще на тканях V–VI вв.).
По счастливой случайности фрагменты таких шелков найдены на Северном Кавказе, в частности, в Верхнечирюртовском катакомбном могильнике (рис. 11). В этом же и в Хасаутском могильниках найдены и другие привозные западные ткани — в том числе из Антинои.
Рис. 10. Фрагменты тканей египетского производства из Астаны (с документом 643 г.)
Рис. 11. Фрагменты шелковых тканей египетского производства из Верхнечирюртовского могильника
Тот же пласт западного текстиля мы встречаем и далее — по пути его продвижения на Восток — в Средней Азии. Среди тканей из согдийского замка на горе Муг удалось выявить фрагмент из той же Антинои; такая же ткань, как найденная в Ахмиме, — с орнаментом в виде карточных «пик» — изображение на фресках Балалык-тепе. Дата этого пласта текстиля — конец VI — первая половина VII в. — теперь хорошо проверяется не только упоминаемым документом 643 г. из Астаны, но и изображением такой же ткани в Так-и Бустане.
Для этого времени очень ясно прослеживается и «обратный ток» дальневосточных тканей на запад. Так, интересна находка в Астане с документом 653 г. (вместе с уже известной китайской шелковой тканью по сасанидскому образцу) полихромного шелка. Этот шелк, фрагменты которого были найдены А. Стейном, имеет типично танский орнамент, сочетающийся с розетками в медальонах из перлов. Фрагмент подобной шелковой ткани обнаружен также на горе Муг. Одну же из крайних западных точек распространения тканей такого типа отмечают росписи деревянных панелей храма Апы Иеремии в Саккара, в Египте, которые воспроизводят именно описанный орнамент. Тем же временем — первой половиной VII в. — датируются фрагменты китайской зигзаговидной саржи из Астаны и с Балалык-тепе, также дающие представление об одном из видов шелковых тканей, вывозившихся с Дальнего Востока. А в Среднюю Азию и на Дальний Восток шел в это же время тот самый византийско-египетский импорт, который мы видели и на Северном Кавказе, и в Средней Азии, и теперь в Астане, где, кстати, были найдены подражания византийским монетам VI в.
Таким образом, можно ясно представить себе, что эти западные шелка попали сюда опять-таки круговым маршрутом, в обход Ирана, через Северный Кавказ. Географически он очень точно обозначен как в китайских источниках, отмечающих, что от Самарканда караваны поворачивают на север, проходя через страну аланов, так и в греческих: Менандр дает для последней трети VI в. детальный обзор этой трассы — в качестве дороги посольств Маниаха и Зимарха, которыми обменялись Согд и Византия, с целью установить прямые контакты в сфере торговли шелком, в противовес Ирану. Этот путь вел по северокавказским предгорьям к западным перевалам Кавказа, выводившим в Абхазию (Апсилию), к причерноморским факториям, откуда легко попадали в Средиземноморье. К этому времени острота ситуации в области «шелковой торговли» и «шелковой дипломатии» достигает своего апогея. Западный мир, не желая больше мириться с монополией сасанидского Ирана, державшего в своих руках «западный конец шелкового пути», предпринимает шаги с целью самостоятельно «пробиться» на Восток.
Существование северокавказского пути подтвердилось недавно и археологическими материалами: местные могильники, расположенные при перевалах (Мощевая Балка, Хасаут и др.), дали массовые находки шелковых тканей — именно в том составе, который отражает транзитную торговлю западного мира с Согдом и Дальним Востоком.
Связи не прервались и позднее, в VIII в., когда из пределов Византийской империи двигались на восток через Северный Кавказ константинопольские и александрийские шелка (прекрасные образцы которых здесь найдены), оказывавшие сильное влияние на согдийское шелкоткачество. В то же время навстречу им шли на запад высоко ценившиеся согдийские ткани и китайские шелка, весь путь которых в ряде случаев прослеживается археологическими находками (Дуньхуан, Муг, Мощевая Балка). Сколько можно судить, основную роль в продвижении византийского текстиля на Дальний Восток играли в VII — начале VIII в. согдийские колонии в Восточном Туркестане. С затуханием их деятельности (к концу VIII в.) уменьшается и число фактов, говорящих о прямых контактах с Западом: в Дуньхуане их уже почти нет.
Подведем некоторые итоги. Все рассмотренное выше заставляет предполагать, что «Великий шелковый путь», который представлялся некой всеобъемлющей «столбовой дорогой» в контактах Запада и Востока, являлся в первую очередь линейной связью Ближнего Востока и Китая, будучи мало доступен, а в определенные периоды совсем недосягаем для восточно-средиземноморского мира. Поэтому в прямых контактах Средиземноморья и Дальнего Востока основными являлись трассы, морские или сухопутные, которые давали возможность поехать в Парфию, а затем сасанидский Иран. Таким образом, основной проблемой в области торговли тканями между собственно Западом и Дальним Востоком во все времена была «проблема обходных путей».
Автор: А. А. Иерусалимская